А вот еще один, уже более серьезный пример бушинского вранья:

«В двух томах мемуаров почти не упоминает никого из товарищей по работе, всюду он и только он! Всюду его личные успехи и персональные победы» (там же, с. 289).

В трех томах моих воспоминаний 36 глав. Из них 18 персонально посвящены: Анатолию Передрееву, Борису Слуцкому, Николаю Рубцову, охотнику Степану Фаркову, геологу Эрнсту Портнягину, Ярославу Смелякову, Виктору Астафьеву, нескольким поэтам из республик, а еще Шкляревскому, Межирову, Евтушенко, композитору Георгию Свиридову, Федору Сухову, Глушковой, кемеровскому поэту Николаю Колмогорову, моим калужским друзьям и т. д.

Но зачем же так нагло и глупо врать-то?

Желая уличить меня в деляческих интригах, Бушин пишет:

«Хочет издать в Калуге первую книгу. Естественно, в издательстве есть свои редакторы, но дебютант настаивает на привлечении редактора со стороны, из Москвы. Кого? Того же еврея Слуцкого. Книга вышла» (там же, с. 278).

И опять мелкий лжец садится в лужу. Книга действительно вышла в Калуге. Но Слуцкий не имел к ней никакого отношения. Редактировал ее поэт Николай Панченко, который в 1960 году работал в Калужском издательстве. Его фамилия и стоит в выходных данных моей первой книги «Землепроходцы».

А вот что еще сочинил Бушин о моей книге «Поэзия. Судьба. Россия», найдя в ней такие фразы (они выделены жирным шрифтом):

«После тридцати лет пребывания в партии он (это обо мне. – Ст. К.) ликует в 1991 году: «На КПСС надели намордник. Победа!». Кто же он, как не партрасстрига и лжекоммунист, очень мягко выражаясь? Тем более что тут же сказано: «Сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?» То есть, сегодня американский холуй Ельцин, и это прекрасно, это сбывшаяся мечта, но вдруг опять придет Лигачев… это кошмар! Тут перед нами уже не просто партрасстрига и лжекоммунист, прикрывшийся партбилетом, а прихвостень ельцинского режима» (там же, стр. 252).

Две выделенные фразы из моей книги Бушин процитировал точно, но вот беда: они принадлежат не мне. Он, как азартный шулер, сознательно все передернул. Отрывок, взбесивший Бушина, из которого он взял эти две фразы, вызвавшие струю клинического глумливого красноречия, в книге напечатан так:

«Из моего дневника тех времен (1991 г.): «В декабре получил письмо от своего однокурсника Виктора Старостина. Работает учителем в Тульской области. Филфак МГУ вместе кончали, литературу преподает, мои стихи любит. Пишет в письме: «читал ученикам твои «Русские сны». Какая сердечная боль в главе о внуках! Читал вслух и сам чуть не разревелся… Через литературу пытаюсь объяснить детям то, что сейчас происходит в обществе. Куда пришли? К чему идем? Дело не только и не столько в пустых полках магазинов. Меня страшит другое – пустые души. У меня трое внуков, и они лишены даже того, что естественно было в детстве их пап и мам… Скоро Новый год, но жаль, что нет шампанского, впервые такое. На КПСС надели намордник. Да, это победа. Но рабская психология в крови людей. По-прежнему всего боятся. Сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?»

Дальше идет такой мой комментарий:

«Бедный Виктор! Недавно он помер, так и не поняв коварства времени, поймавшего его в капкан. Сам же писал о том, что его внуки лишены всего, что имели их отцы и матери в 50 – 60-х годах, когда на КПСС еще не «надели намордник». Бедный запутавшийся русский человек! Почему даже на склоне жизни ему не стало ясно, что мы, люди из простонародья, дети учителей, врачей, служащих и даже уборщиц, могли достойно существовать и учиться в лучшем вузе страны – в Московском университете – лишь потому, что были защищены от всех мировых рыночных ветров «железным занавесом» советской власти?..» («Поэзия. Судьба. Россия». Т. 2, стр. 352-353).

Когда я упрекнул Бушина в этом подлоге, впервые опубликованном в еженедельнике Патриот», (№ 41, 2001 г.) он, пойманный за руку, понял, изворачиваться бесполезно и написал мне в личном» письме от 5.1.2002 г.: «Да, это ошибка, а не злой умысел. Я признаю ошибку и принесу за нее извинения»… Вместо извинений клевета через 4 года перепечатана слово в слово в книге «Огонь по своим» на с. 233.

Ну разве можно, не проверяя писаний Бушина, печатать их? И меня оклеветал и издательство подставил. Тем более что глумление – обычный и естественный прием его фельетонов.

Он им пользуется, как правило, тогда, когда фактов не хватает.

«Вся держава хотела читать поэта-авантюриста» (о том, что я слишком много издавался при советской власти – с. 252).

«Куняев целый месяц гулял на дармовщинку по Америке, таким же макаром объездил Китай, Австралию, купался в Арафутском море»… (там же, с. 182).

(В Америку я вместе с другими писателями ездил за счет американцев, в Китай и Австралию – за свои деньги. Что такое Арафутское море – не знаю).

«В припадке антисоветской падучей» «оба автора – Куняев и Яковлев […] делают одно общее дело: обеляют фашизм» (там же, с. 255).

Пытаясь уличить меня во лжи и невежестве, Бушин пишет: «Куняев может говорить все, что хочет, но утверждать, что Герцен – человек, «родившийся эмигрантом»… – значит нарушать приличие в особо крупных размерах. И что это за садистский патриотизм – не читая вытаптывать писателей родной литературы» (с. 220).

На обложке бушинской книги «Огонь по своим» рядом с его портретом есть биографические сведения: «окончил Литературный институт им. Горького и Московский юридический институт». Человеку с двумя высшими гуманитарными образованиями, следовало бы знать, что слова о Герцене, «родившемся эмигрантом», принадлежат не мне, а Федору Михайловичу Достоевскому, и они сотни раз цитировались в отечественной критике из «Дневника писателя за 1876 год (XI-6-II); откуда я их и процитировал:

«Герцен не эмигрировал… Он так уж и родился эмигрантом. Они, все ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами».

Закончить два знаменитых московских института и не знать Достоевского? Поневоле согласишься, что это какой-то «садистский патриотизм». Да если бы только о Достоевском речь!

В своих воспоминаниях о встречах с Георгием Васильевичем Свиридовым я привел слова композитора, записанные мною сразу после разговора с ним. Свиридов рассказывал о том, как после тяжелых для русских патриотов тридцатых годов, когда еще не была изжита антирусская идеологическая риторика, когда Рахманинова называли «фашистом», когда официальная пропаганда в упор не видела Есенина, в первые месяцы войны вдруг все переменилось: «во время войны в эвакуации, – взволнованно сказал Свиридов, – когда на каком-то плакате я встретил слова «Россия, родина, русский», у меня слезы потекли из глаз»…

Прочитав эту сцену в книге моих воспоминаний «Поэзия. Судьба. Россия», Бушин как с цепи сорвался: «Это упертые глаза Куняева. Это он, а не Свиридов рисует лживую картину, в которой нет места тому, что задолго до войны у нас выходили огромными тиражами романы, поэмы, во всех театрах шли фильмы, спектакли об Александре Невском, Дмитрии Донском, Кутузове, Суворове, Петре Первом… Или во всех этих произведениях не допускались слова «Россия», «Родина», «русский»?» («Огонь по своим», стр. 230) Бушин может сочинять и выдумывать все, что его хамской душе угодно. Одна только промашечка выходит в его рассуждениях. Он пытается размышлять за Свиридова. Но как автор много раз переиздававшихся романов об Энгельсе, он был не нужен и неинтересен великому композитору, и Свиридов никогда о нем не вспоминал, к себе не приглашал и не разговаривал с ним. А я у Георгия Васильевича бывал часто, и мы с ним разговаривали часами. Мне было ясно, что в наших разговорах великий человек излагает свои выношенные мысли. Мне и в голову не могло придти, чтобы в своих воспоминаниях о Свиридове что-то «досочинить», додумать за него. И когда Бушин попытался обвинить меня в этом, я поступил просто: взял свиридовскую книгу «Музыка, как судьба», перелистал несколько глав и вскоре нашел его записи почти дословно совпадающие с моими воспоминаниями: Вот что пишет он в тетради 1978 – 80 гг. об искусстве предвоенного времени: «После смерти Горького наступило совсем другое время […], господствовал дух Утесова. Дунаевского. Хенкина […]Руководство Ленинградского союза композиторов: председатель Фингерт, ответственный секретарь – Иохельсон, 2-й секретарь – Кессельман. То же было всюду. Слова: Россия, русский, Русские – не существовали: Впервые я услышал это слово в названии пьесы Симонова «Русские люди» уже во время войны, когда потребовалась (и обильно!) кровь» (с. 210).