Любовь? Похоть? Крэйн тихо хмыкнул, отчего из тряпья поднялось новое облако пыли, и едва не чихнул. Нет, совсем не то. Он не испытывал к ней влечения, хотя ее тело под грубым вельтом акробатки было достаточно грациозно и женственно, чтобы возбудить. Но он ловил себя на мысли, что даже не оно приковывает его внимание. Ее лицо, такая же маска, как и его собственное, вот что влекло его. Холодная маска отчужденности, расчерченная яркими узорами презрения, что скрывала она? Что было за лицом этой странной женщины, не похожей ни на одну женщину в целом свете?

Иногда ему казалось, что он понял ее, что характер Лайвен открылся легко, как распускаются завязки хорошего кожаного тулеса. И внутри он видел обычную бедную и одинокую женщину, подорванную бесконечным трудом, затвердевшую под светом тысяч Эно и Уртов. Но стоило ей сказать еще слово, сделать едва уловимый жест – и невидимые завязки выскальзывали у него из пальцев, она снова становилась такой, как была – непонятной, насмешливой, получающей, казалось, удовольствие именно оттого, что так и не дала взглянуть на себя настоящую.

«Любопытство. Я хочу понять эту женщину. Узнать ее. Между нами нет и не может быть близости – даже наши маски не сближают нас, но что-то между нами есть. Что-то…»

Между ними действительно что-то было – какая-то невидимая, но горячо подрагивающая нить, проходящая навылет через все сознание. И она напрягалась всякий раз, когда худая акробатка появлялась перед ним. В пульсации этой нити было даже не предостережение – утверждение. Они не просто люди, едущие в одном калькаде и делящие превратности долгого монотонного пути, они имеют значение друг для друга. В них обоих есть что-то, что важно.

– Ушедшие!.. – шепнул сам себе Крэйн, утыкаясь лицом в лежанку. – Это действительно похоже на сумасшествие.

Больше всего ему сейчас хотелось большой вместительный кувшин тайро.

И – тишину. Чтоб за тонкими стенками нальта не шуршали чужие голоса, не шелестел песок под ногами. Чтоб Садуф перестал наконец сопеть, разминая свои чудовищные руки, а Кейбель прекратил щелкать языком, разглядывая свою очередную тварь.

Он устал. От людей, от мерзостного дребезжания их голосов, от их липких влажных взглядов.

От себя. Где он, Крэйн? Кто он? Что в нем осталось и чего он хочет?

Он не знал. Он чувствовал себя пожухлым чахлым листком, который равнодушный порыв ветра тащит по земле, безжалостно комкая и втирая в серую лежащую пыль.

Он падал – бесшумно, быстро. Но не ощущал бьющих в лицо порывов воздуха, он падал в мертвой пустоте необитаемого мира. В холодной мертвой пустоте.

– Бейр.

Крэйн вздрогнул и обнаружил, что машинально прикрыл глаза. Он лежал, вытянувшись во всю длину нальта, и белесые пылинки танцевали перед его лицом в ярко-желтых пятнах Эно. Лайвен закончила перебирать олм и сидела на корточках напротив него – твердая, окостеневшая, лишь лицо живое.

– Чего?

Она приблизилась. Тонкие скулы казались еще бледнее, чем обычно, но глаза были прежние, знакомые.

– Ты еще хочешь быть шэлом?

Он не удивился. Маска, заменявшая ему лицо, уродливо исказилась. Так он улыбался.

– Что? – спросил он на всякий случай.

– Ты еще чувствуешь в себе силу быть шэлом?

– Ты что, тайлеба объелась?

Лайвен сдула со щеки прилипший длинный волос и обтерла руки от бледно-желтой крупной трухи олма.

– Брось… – Она помолчала, сдувая с длинных пальцев последние песчинки. Они поднялись в воздух вместе с пылью, закружились в свете Эно. – Неужели ты думаешь, что можно молчать всю жизнь? Я же вижу – тебе плохо. Ты думаешь. О себе, да?

– Я всегда думаю. Ничего другого не остается. При чем тут шэл?

– Ты – шэл Алдион. Крэйн.

Она сказала это просто, не напрягаясь. И по ее лицу Крэйн понял, что она знает.

– Я говорил?

– Конечно. Еще в Трисе, когда тебя крючило от тайлеба. Нотару не слышал, я его отсылала к хеггам, знаю только я. Не бойся, Хеннар ничего не знает. Это не тот человек, с которым я стала бы делиться подобными известиями.

– Ну и как это – разговаривать с бывшим шэлом?

– Нормально. Мне просто интересно, хочешь ли ты вернуть себе… что было раньше. После всего, что с тобой было. Как это – чувствовать себя тем, кем ты не являешься?

– Отвратительно, – сказал он. – Такое ощущение, что пытаешься вжиться в чужое тело. Зная, что родное навсегда сгинуло. Ты это хотела узнать?

– Не знаю. Наверное.

– Моего тела больше нет. И меня тоже нет. Осталось только это – уродливая морда Бейра. И все. А где я сам – не знаю даже я.

– Ты потерялся. – Она кивнула, ничуть не удивившись его словам. – Со мной ничего подобного не было, но я понимаю тебя. Тяжело делать свою жизнь с самого начала. Тем более если эта жизнь – голод, унижения и уродство. Ты, наверное, многое увидел… с тех пор.

– Я увидел настоящую жизнь. Не то чтобы из тор-склета я видел ее иначе, просто сейчас я оказался в ее центре, смотрю на нее изнутри, если так можно сказать. И пытаюсь понять – тот ли я Крэйн, что был до проклятия, или давно уже совершенно другой человек. У меня другое лицо, у меня другое тело. Мои мысли – то, что внутри – переменились полностью. Я даже не узнаю их.

– Ты должен был многое понять – ты смотрел на жизнь с двух сторон.

– Я и понял многое. Но изменился ли от того, что понял?..

Слова лились легко, настолько легко, что казалось, будто он говорит сам с собой. Но Лайвен была тут – сев рядом, она не сводила с него глаз.

И что-то внутри, набухшее, как огромная опухоль, спадало и плавилось в огне вытекавших слов.

– Ты должен был измениться, Крэйн. Ты не был хорошим шэлом.

– Страдания не очищают. – Он позволил себе легкий смешок, но черные губы превратили его в тяжелый хриплый рык. – Это сказал мне один старик. И я думаю, что он все-таки был прав. Стал ли я лучше от того, что научился замечать уродство?

– Думаю, ты видел его и тогда, когда смотрел на мир из тор-склета.

– Наверное. Но тогда уродства не было во мне. А это многое меняет…

Чернь, загонщики Триса, подземелья Асенефа, жизнь в качестве куклы для битья в калькаде… Я стал лучше понимать людей, замечать, что не так уж сильно они отличаются от меня. Они жадны, как голодные карки, они урывают то, что смогут проглотить. Среди них я выделяюсь только лицом.

Раньше я считал себя высшим, только потому, что не шел на поводу у жизни. А теперь жизнь волочит меня вперед и у меня уже нет сил, чтоб цепляться за нее руками.

– Раньше ты не славился хорошими делами, так?

– Я был шэлом Алдион, а это многое объясняет.

– Ты был добр? – не отставала Лайвен.