— В то время у каждого было достаточно своих забот, — говорит старик. — А затем все пошло как по писаному?

— Не совсем. Об этом я тебе еще расскажу. После воспоминаний о тюрьме мне нужен свежий воздух. Ветер заметно усиливается.

— Сила ветра примерно шесть, — говорит старик. — Ну что — пойдем?

Я делаю большое количество снимков толчеи, возникающей от набегания наших бурунов у форштевня корабля на зыбь. Эта толчея волн определяет морской ландшафт вблизи от корабля, картину буйства: растрепанная, как гривы лошадей сивой масти при галопе, высоко взлетает пена волн и стремительно падает, чтобы снова, сместившись на несколько метров, взлететь наверх. В дырявых стенках образуются рисунки из пузырей, полосок, рубцов с белой прорисовкой на фоне стального цвета, которые за какие-то секунды снова исчезают, скрываемые обрушивающимися массами пены. Я не устаю смотреть на это буйство и слушать его рев.

Несмотря на жару, я решаюсь совершить экспедицию вниз, в туннель гребного вала. Здесь, рядом с вращающимся валом, уютно. Отрадно, что и на этом корабле энергия гребному винту передается таким же образом, как и на стареньком суденышке для ловли сельди. После всего, что мне вбивали в голову в последние дни, после похода в камеру безопасности, вид таких ясных и простых для понимания соотношений производит приятное впечатление. Перед моим мысленным взором возникает картина дерева с гигантской кроной. Ствол — это вал, а крона — взбудораженная винтом вода.

Под вечер перед моей каютой опять грохочет стиральная машина. На нее облокотилась одетая в халат одна из дам с бигуди на голове, напоминающими толстых червяков. Ага! На сегодняшний вечер объявлена вечеринка с грилем, вспоминаю я. Во время одного из последних рейсов корабля одна из отправившихся с мужем жен вывесила на пеленгаторной палубе белье для просушки. Это переполнило чашу терпения других офицеров. «Из-за нижнего белья был скандал!» — рассказал мне, ухмыляясь, один матрос.

О том, чтобы поработать, из-за шума перед моей каютой нечего было и думать. Хорошо, тогда я тоже постираю. Я намочил мои носки в раковине и снова поразился еще раз тому, что за грязная вода остается от них. Мне никогда не удастся решить загадку, откуда берется так много грязи на плавающих в море кораблях. Везде и всюду — ни одной фабрики, ни одного автомобиля, ничего, кроме сверкающего моря.

Мои рубашки я отдаю китайцам. Они лучше всего умеют гладить и крахмалить. От них я получаю свои рубашки, словно сшитыми заново. Я поражаюсь тому, что в это время они сидят глубоко внизу в чреве корабля и обычным способом палочками кладут в рот свой рис. Там внизу они готовят себе еду сами.

— В области морского транспорта «Отто Ган» наверняка занимает первое место, — говорю я старику, обнаружив его в штурманской рубке, — это же, собственно говоря, скандал!

— Гм! — только и мычит старик, а затем говорит: — Что поделаешь, если ты не получаешь грузы для транспортировки, а кораблю надо плавать?

— Какие-то грузы для этого корабля все же должны быть. Там, ниже, ведь расположены «развивающиеся страны».

— Это ты так говоришь.

— Этого я не могу понять. Ведь эти развивающиеся страны нуждаются во всем, буквально во всем. А тут этот принадлежащий государству пароход катает семьдесят пять человек и не имеет ничего в трюмах, кроме воздуха или воды. Здесь что-то не так. Или нарушена связь между министерством по научным исследованиям и министерством по оказанию помощи развивающимся странам?

— Меня ты не можешь упрекнуть! — говорит старик и недовольно смотрит перед собой.

— Пардон. Я не это имел в виду.

— Ты что думаешь, мне судоходство такого рода доставляет удовольствие? Я имею в виду отсутствие реальной работы. Это же отражается на настроении, я имею в виду всех. Хорошо, можно сказать, моряку или ассистенту может быть все равно, за что они получают свои деньги, но совсем так люди все же не думают, — говорит старик и чешет при этом левую бровь. Тут же у меня в уме возникает мысль: «Вши!» Я пытаюсь прогнать ее, но она уже прочно сидит в голове, и я испытующе смотрю на брови старика.

— Что-нибудь не так? — спрашивает старик раздраженно.

— Когда ты только что почесал бровь, я вспомнил, что вши — не головные вши, а так называемые площицы сидели в бровях первого вахтенного офицера на подводной лодке «И-96».

— Не хочешь ли ты сказать, что у меня эти площицы?

— Боже упаси! Просто это пришло мне в голову.

— Недоброе предзнаменование!

— Что поделаешь с ассоциациями? Между прочим, я вычитал поразительные цифры. Из почти одного миллиона шестисот тысяч видов животных, придуманных творцом неба и земли, семьдесят пять процентов составляют насекомые, жуки и также как раз эти площицы и подобные твари.

— Я возьму это на заметку. И какой вывод ты делаешь из этого? — спрашивает старик с интересом.

— Вопрос, перетекающий в философию, на который я не в состоянии ответить в данном случае! — отвечаю я выспренно. — Поговорим о чем-нибудь другом. Поладили ли, наконец, боцман и Фритше?

— Нет. Этого я тоже не понимаю. Теперь подала заявление на увольнение одна стюардесса — не знаю, знакома ли она тебе, это такая спокойная, надежная женщина. Мне сказали, что она прочно связана с Фритше. Я всегда думал, что «благородного мужчину доброе слово женщины далеко ведет» или что-то в этом роде. Но даже если это всего лишь избитая фраза…

— А это все еще твое дело? Если я правильно понимаю, настоящим упрямцем является боцман, а от него корабль, очевидно, не может отказаться. Я правильно понимаю?

— Да, конечно. Но тогда я должен уволить Фритше, а с ним уйдет и стюардесса.

— Ну и что? Как говорят у тебя на родине: «Путешествующих не надо догонять».

Когда в рулевой рубке появляется дежурный, старик говорит:

— Надеюсь, мы продвинемся в истории твоей жизни еще до Дурбана. Возможно, ты еще расскажешь мне, когда появилась Симона.

— Спокойно, не торопись, теперь снова твоя очередь, так сказать, твой ответный ход. — К моему удивлению, сегодня старик не заставляет себя просить, он кивает, кладет правую руку на круговой бортик и спрашивает: — Где мы остановились?

— На нашем фюрере подводных лодок. Что его трюк с гипсовой ногой не удался. «Бледный, но здоровый» были твои последние слова.

— Правильно, — сказал старик. — Мы были в Норхайтзунде, а там кое-что произошло: это был старый артиллерийский склад, и бывшая конюшня была переоборудована в спиртоводочный завод. Туда по ночам совершали прогулки. Во время служебных выходов за пределы лагеря мы носили белые повязки. Все было организовано наилучшим образом. Мы могли раз в неделю посылать в город грузовик за вещами. Нам также разрешили распотрошить бункер для подлодок, так как из артиллерийского склада было украдено все: электрические переключатели, лампы, агрегаты — просто все. Нас опережала молва: если придут немцы, то будет наведен настоящий порядок. И мы этой молве соответствовали! Затем существовала хорошо функционирующая меновая торговля с норвежскими крестьянами, живущими в окружающей местности: инструменты — крестьянам, фрукты и овощи — нам.