– Да, здесь сама атмосфера располагает к созерцательности.

– Нет, я не это имел в виду, – сказал Люк и повернулся к собеседнику. – Видите ли, в такое место приходят, чтобы вспомнить о своих грехах.

– Боже мой, я и не подозревал, что мы поднялись сюда для ведения философских дискуссий! – воскликнул фон Шлейгель.

– Что ж, мои статьи касаются не только вкуса мороженого, но и более серьезных проблем. Читателям это нравится.

– Грехов за мной не водится, – пожал плечами фон Шлейгель. – Я обычный человек, живу простой жизнью, без осложнений. В моем кафе подают отличный кофе, превосходное мороженое и неплохой буйабес. Я люблю жену и дочерей и надеюсь умереть счастливым, – хохотнул он, подозрительно поглядывая на Люка.

Люк понял, что времени у него не осталось: фон Шлейгель чувствовал неладное, буравил спутника испытующим взглядом, едва заметно морщил лоб, напряженно следя за собеседником.

– Ну что, пошли дальше? До вершины уже совсем близко, – заявил Люк и, не дожидаясь фон Шлейгеля, проворно двинулся вверх по тропе.

– А вы умеете ходить по горам, Лоран!

– Я вам об этом говорил.

– Вы очень интересный человек. Я вчера связался с редакцией вашего журнала.

От неожиданности Люк моргнул, но сдержал дрожь и не остановился.

– Как они там, без меня? – ровным голосом спросил он.

– Я говорил с секретарем.

– И что вам Алиса сказала? – уточнил Люк, радуясь, что хорошо подготовился.

– Ничего особенного. Просто я решил проверить…

До вершины утеса оставалось шагов десять, не больше.

– Что же вы проверяли?

– Видите ли, Лоран, я очень осторожный человек…

– Почему?

– Не желаю выдавать свои тайны кому попало.

– Тайны? – повторил Люк, ступив на вершину утеса, и обернулся.

Кровь застыла у него в жилах, но не от холода.

Фон Шлейгель наставил на Люка дуло пистолета.

– Я очень осторожный человек, мсье Равенсбург, – ухмыльнулся бывший гестаповец тонкими губами. – Не вздумайте ничего предпринять!

Сердце Люка замерло.

– Меня зовут Рэйвенс, – холодно промолвил он, стаскивая с головы вязаную шапочку.

– Что ж, мы оба сменили фамилии, но наша сущность осталась неизменной.

Люк ненавидящим взглядом уставился на врага и медленно покачал головой.

– Да, фон Шлейгель, и тебе нигде от меня не скрыться.

– Неправда, я прекрасно спрятался.

– Я же тебя отыскал…

– За двадцать лет никто меня не нашел.

Внезапно Люка бросило в жар, он словно взглянул в глаза смерти и был готов к ней, зная, что унесет с собой частичку зла из этого мира.

– Следом за мной придут другие, – сказал он по-немецки. – Твоя участь решена.

Отрывистые звуки немецкой речи неожиданно вызвали в памяти колыбельную, которую в детстве пела сыну Клара Равенсбург, родная мать Люка.

В глазах фон Шлейгеля вспыхнул страх, но бывший гестаповец презрительно улыбнулся.

– Я тебя не боюсь, Равенсбург, – ответил он по-немецки и велел Люку подойти к обрывистому краю утеса.

Люк взглянул вниз, на густой лес, и представил себе, как звучит выстрел, как тело падает с высоты в бурную воду, как Дженни, гуляя по набережной в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, видит труп, застрявший в мельничном колесе…

– Надо же, Равенсбург, – задумчиво кивнул фон Шлейгель. – Ты заставил меня нарушить мое незыблемое правило. Я уже двадцать лет не говорил на родном языке, забыл, какое это удовольствие. – Он зловеще погрозил пальцем. – Прежде чем я с тобой покончу, признавайся, кто ты такой. В свое время мы этого так и не выяснили, а сегодня мой пистолет заряжен.

Люк побледнел, и фон Шлейгель расхохотался.

– А вижу, ты тоже не забыл нашей последней встречи! Как мы развлекались, а? Грязный еврейский старикашка молил об избавлении, и ты решил даровать ему достойную смерть, избавить от мучений… Между прочим, его труп в помойную яму выбросили.

От ярости у Люка потемнело в глазах, но он сдержался и с улыбкой спросил:

– Как ты догадался?

– От тебя все так же несет лавандой, как тогда, в сорок третьем. Мне вся эта затея со статьей для журнала сразу показалась подозрительной, но едва я учуял запах лаванды, то сразу все понял. Какого черта от тебя до сих пор воняет лавандой?

Люк запоздало проклинал себя за глупость.

– Воняет? – переспросил он. – Глупец, я же тебе говорил, я выращиваю лаванду – и до войны выращивал, и сейчас тоже. Когда мы с тобой в первый раз встретились, я сказал тебе чистую правду: я – Лукас Равенсбург. Но я был и остаюсь Люком Боне, партизаном, которого ты не поймал.

Фон Шлейгель презрительно скривился и кивнул:

– Я так и знал. Что ж, у меня появилась еще одна возможность с тобой расправиться. Но кто ты такой? Почему так похож на истинного арийца?

– Я сирота, дитя немецких родителей. Меня усыновила и вырастила еврейская семья, от которой я никогда не отрекусь.

– Между прочим, я с большим удовольствием отправил обеих твоих сестер в крематорий. От них остался только пепел.

Люк тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. Он мечтал только об одном: унести гнусного мерзавца с собой в могилу.

– Ракель, кстати, та еще штучка была, смела мне дерзить, грязная шлюха! – заметил фон Шлейгель. – Она неплохо устроилась в доме коменданта лагеря, но я отыскал мерзавку и вывел на чистую воду. А теперь вот с тобой рассчитаюсь, и не будет больше семьи Боне.

– Только не забудь, что в этот раз я тебя отыскал.

– Как тебе это удалось?

– Помнишь полковника Килиана?

– Из Парижа? – удивленно уточнил фон Шлейгель. – Его ж убили!

– Да, память тебя не подвела.

– Гестаповцами не становятся, – гордо заявил фон Шлейгель. – Гестаповцами рождаются!

Люк расхохотался.

– Килиан тебя всем сердцем ненавидел. Он подал мне весточку с того света, подсказал, как тебя найти.

– Ничего не понимаю… – ошеломленно произнес фон Шлейгель.

– А я тебе ничего объяснять не собираюсь. Главное, что прятаться тебе больше негде. Тебя обнаружили.

– Эй, ты помнишь, что пистолет у меня? – издевательски спросил бывший гестаповец.

– А это неважно, – ответил Люк. – Другие тебя отыщут.

– Другие? Кто? Мне некого бояться!

– При многих советниках народ благоденствует, – промолвил Люк, презрительно сощурившись.