До сих пор я думал, что создал виртуального Робина из рациональных соображений, как модель, воплощающую этот хакерский принцип Жигана и ему подобных. А на самом деле он с детства сидел во мне, мой внутренний Робин. И варежка с дыркой была у меня в детстве, и я сам высовывал палец через дырочку на холод. Потому что так интересно. А в варежке — тесно и жарко, особенно если ее на тебя насильно натянули родители, да еще резиночкой к ней привязали, чтоб не убежал.

Мой внутренний Робин с тех пор никуда не делся. Он ждал.

И не только ждал — подавал знаки, подбрасывал ссылки-напоминания. От множества так называемых «важных событий», от тысяч дней жизни в памяти ничего не осталось — но эти, казалось бы, незначительные картинки отпечатались яркими вспышками внутреннего маяка. Как тот миг, когда я, вернувшись из школы с разбитым носом, плюхнулся на кровать и стал ковырять ногтем стену, отрывать кусочек обоев с розовыми букетиками — и вдруг из-под обрывка на меня уставился глаз оленя, нарисованного мною же в детстве, на предыдущем слое обоев. Или когда, вернувшись из скучных коридоров института, я нашел на дне ящика кухонного стола, под грудой хлама взрослой жизни, ржавый самодельный нож, и тут же вспомнил: длинная железнодорожная насыпь, запах горелой травы и здоровенный гвоздь, который я положил на рельсы и ждал, пока грохочущий товарняк не сплющит его, чтобы он стал ножом. Хотя на что он мне сдался, этот нож, я даже не думал в тот миг — как тогда в Стамбуле, в соборе Софии, где я засунул палец в колонну и провернул рукой полный круг, но забыл загадать желание.

— Знаешь, Гулливер, если в системе есть дыра, то кто-нибудь все равно сунет в нее палец. Да и как еще ты отличишь структуру более высокого порядка? Один хрен все сведется к тому, что длинный после удара падает дольше, чем коротышка, а контрабас отличается от скрипки тем, что дольше горит, — наконец ответил я.

И сам удивился тому, что сказал. Чарли тоже заметил несвойственную мне резкость:

— Ого! Звучит как учебник по терроризму! Чего это ты вдруг?

— Это не совсем я. Это Робин. Наверное, так ответили бы и мои приятели-хакеры, в которых сохранилось больше детства. Я сам, конечно, стал бы сейчас сомневаться, придумывать благородные причины… Но я многому научился от этих ребят. И наконец-то вспомнил себя. Того себя, который в детстве жег свалки, расковыривал правильные обои и заставлял товарняк плющить для меня гвозди. И знаешь, я вот сейчас подумал… Тот мальчик из сказки, который крикнул «А король-то голый!» — он тоже был Геростратом. Можно сколько угодно рассуждать о различии результатов — но порыв за этим стоит тот же самый. Ты мне пришлешь обратимый диоксид, Чарли?

— Конечно. Я потому тебе и рассказал все, что настроен ты решительно… и некие флюиды говорят мне, что в тебе есть не только террорист Робин. Вот и проверишь, сработает ли эта дыра в психосреде, если запустить обратный ход точно «оттуда». Интерфейс у моей софтины самый примитивный. Нажмешь на Start — начнется обычный диоксид. Любую клавишу щелкнешь по ходу — остановится. Потом опять щелкнешь — пошел обратный ход. Только помни, эта версия без таймера. Нужно остановить вручную, именно тогда, когда… ну ясно.

— Ясно. Кидай софтину. Да, еще одно. Ты не сказал, что происходит после того, как мандала сворачивается в начальную конфигурацию.

— Хм-м… Я об этом даже и не думал, если честно. То есть я знаю, что происходит на экране, но как это отражается на голове… и вообще… на остальном мире, если он действительно загружен диоксидом. Не знаю, не знаю… И к тому же, если эта психосреда имеет к каждому индивидуальный подход, то и реакция на ее частичный взлом очевидно будет индивидуальная. Ты будешь видеть не совсем то, что видел я. Черт, если так подумать… Может ведь даже оказаться, что мы с тобой в разных эпохах живем! Нет, это как-то чересчур…

— Ну а на экране-то что получается, когда картинка сворачивается до конца?

— Ничего особенного. Доходит до начальной конфигурации — и снова начинает раскручиваться. Только узор другой.

— Спасибо, Чарли.

— Да не за что, Вик… тьфу, Робин. Извини, никак не запомню.

— Ерунда. Мы же оперу пишем, ты сам сказал.

— Ах да, я и забыл! «Сначала мы возьмем Манхеттен», а? Надо за это выпить! Жаль, конечно, что нам с тобой не чокнуться!

Чарли свистнул. Я опять услышал легкое «топ-топ» бегущего на свист существа. Нет, это не горничная, слишком быстро… Ребенок, что ли?

Словно для того, чтобы развеять это предположение, Чарли пробурчал: «Ага, вот с кем мы чокнемся…» Раздался звон бокалов. Пьющий ребенок? Вряд ли. Скорее уж, гоблин.

— Слушай, Чарли, все хочу тебя спросить не в тему…

— Вообще-то я тебя тоже хочу спросить, но в тему.

— Валяй тогда ты первый.

— Я тут на днях видел в MSN сообщение о твоей смерти. Cердечный приступ. Ну и разные там биографические дифирамбы. Мол, впервые ярко заявил о себе как сетевой журналист в 1998-м, когда будучи сотрудником хрен-знает-какой компании, что-то там опубликовал, потом еще кучу всего полезного сделал… Короче, очень слезоточивый некролог. Когда ты мне позвонил, я сначала подумал — электроклоун или еще какая фикция. Но у клоунов и прочих «частично живых» с чувством юмора плохо. А я тебя даже тестировать не стал, и так ясно… Особенно когда ты про королеву запел. Настоящий Вик, вполне живой. Не знаешь, чья это шутка была, что ты навострил нос на тот свет?

— Моя собственная. Перед выступлением Робина мы обычно прикидываем, насколько хорошо можно окучить Сеть. Для этого запускаем «сяо». Ну, такую контрольную утку. И смотрим, как разошлось. В последний раз ничего реалистичного не придумывалось, а надо было срочно.

— Хочешь сказать, ты просто подсунул липу в новостные каналы, и все ее сожрали за милую душу? А как же верификационные боты, NewsWatch хваленый и прочие?

— О, это целая наука. С удовольствием тебе рассказал бы, да времени мало. А впрочем, ты ведь помнишь «Великую Теорию Ошибок»?

— Спрашиваешь! Самая грандиозная первоапрельская выходка из всех, что мы устраивали в Университете! Помню, началось с моих «Законов Мэрфи-Дебаггера»…

Я услышал, как хвастун Чарли опять чокается с неведомым существом и вкусно булькает новым глотком.

— Э-э, лорд, да у вас старческий склероз! — воскликнул я. — Началось с моего «Манифезда Антиграматнасти», про борьбу художников языка с засилием спелчекеров. А что касается Мэрфи, то вообще все это придумал наш Пушкин еще в XIX веке, когда сказал «без грамматической ошибки я русской речи не люблю».

— Ладно-ладно, — согласился Чарли. — Будем для порядка считать, что начал Франческо. С его происхождением разума через критическую массу ошибок. Или тот парень из Прибалтики, с его фрейдоговорками. Но все вместе как сыграло, а?! Каждый с серьезной мордой прочел лекцию о том, что в его дисциплине ошибки — это основа основ! Помню, как в тот день балдели студенты. А ведь некоторые поверили! И ты знаешь, мне говорили, даже кибер-секта такая появилась в Азии, с каким-то китайским названием…