Доставивший письмо гонец пояснил, что Мауляна, ближайший советник царевича, выехал в Дели водным путем, решив доставить туда заболевшего царевича.

«Услышав эти известия, Госпожа была бесконечно встревожена и устремилась в Дели, как жаждущий стремится к воде. Они встретились в Матхуре. Своим опытным глазом она тотчас заметила, что он сильно ослабел и нездоров – гораздо сильнее, чем ей об этом говорили. Из Матхуры они оба, мать и сын, как Мария и Иисус, отправились в Агру. Когда они приехали, ваша покорная слуга вместе со своими сестрами как могли ухаживали за царевичем.

Казалось, что он слабел на глазах. В минуты просветления, когда язык мог повиноваться ему, он говорил: «Сестры мои, как я рад вас видеть. Подойдите поближе и обнимите меня. Я не поздоровался с вами». Наверное, три раза он поднимал голову и повторял эти слова.

Когда Его Величество вошел и увидел больного, его лицо омрачилось и стало видно, что его охватил ужас.

Тогда Госпожа сказала: «Не волнуйтесь за моего сына! Вы – государь, и не должны горевать. У вас есть и другие сыновья. Я горюю оттого, что у меня нет больше сыновей».

Его Величество отвечал: «Махам! Это правда – у меня есть и другие сыновья, но только одного Хумаюна мы оба можем назвать нашим сыном. Я молюсь, чтобы он остался в живых и выполнил все свои желания и прожил долгую жизнь. Ведь ему я передал свое царство, а не другим, среди которых ему нет равных».

Несмотря на то что врачи не отходили от Хумаюна, его состояние не улучшалось. Махам и остальным женщинам, ухаживавшим за царевичем, стало ясно, что медицина бессильна против его болезни; для них было несомненно, что его жизнь или смерть зависят от соизволения Всевышнего. Не выходя из затемненной комнаты, женщины возносили молитвы – молча, чтобы не потревожить больного.

Наступил вторник. Бабур распустил врачей, заявив, что следует возлагать надежды не на лекарства, а на милосердие Бога.

Среди его народа существовало древнее поверье, зародившееся еще до того, как Авраам решился на всем известное жертвоприношение. Это был верный способ заручиться милостью Бога. Человек, пожертвовавший ему самое дорогое, что у него было – вплоть до своего первенца, – мог не сомневаться, что получит эту милость.

Во внешних покоях дворца собрались ученые мужи, пытавшиеся увещевать падишаха. Они убеждали его в том, что никто не возьмется предсказать последствий, которые может повлечь за собой исполнение этого старинного обряда. Ходжи призывали падишаха сотворить совместные молитвы, произнося вслух все девяносто девять священных имен Аллаха, считая этот способ куда более действенным. Советники же подсказывали падишаху, что если уж он настаивает на обряде, то в качестве жертвы можно предложить Всевышнему величайший алмаз «Кохинор». «Я не стану предлагать Господу камень», – ответил им Бабур.

«В тот вторник, – вспоминает Гульбадан, – и последующие дни Его Величество ходил вокруг Хумаюна, читая молитву. Он поднимал голову, прося заступничества милосердного Аллаха. Погода была необычайно жаркой, и его сердце и все внутренности горели. Обходя с молитвой вокруг ложа, он говорил примерно такие слова: «Господи! Если ты можешь дать одну жизнь в обмен на другую – я, Бабур, даю свою жизнь и всего себя за моего сына, Хумаюна».

Наконец, все собравшиеся в комнате услышали, как Бабур воскликнул: «Я вымолил его!» Гульбадан пишет, что к вечеру падишах ослаб и слег, тогда как Хумаюн, которому положили на лоб смоченное водой полотно, смог приподняться.

Женщины молча молились во мраке душной спальни, с ужасом ожидая последствий этого жертвоприношения.

Хумаюн поправился, и по приказу отца через несколько дней вернулся в Самбхал, вновь приступив к своим обязанностям. Бабур больше не выезжал из Агры, и самые наблюдательные из приближенных догадались, что его вновь охватил приступ лихорадки, и он бережет силы, избегая лишнего беспокойства.

Они также припомнили, как часто падишах страдал от лихорадки и нарывов. И как часто он вновь поднимался и садился в седло или лодку или отправлялся полюбоваться новыми садами.

Как голуби, которые инстинктивно находят дорогу к дому, военачальники и полководцы оставили свои посты и потянулись к воротам Агры. Чин Тимур, состарившийся Турди-бек, Хинду-бек и другие собрались на совет. Бабура с ними не было. Говорили об отчужденности между Хумаюном и его отцом и о том, что Хумаюн слаб, чтобы взять на себя обязанности государя. Однако было несомненно, что теперь, после своей молитвы, падишах привязался к Хумаюну так, как никогда не был привязан раньше. Снова возник спор – одни, подобно Ходже Калану, предлагали управлять государством из Кабула, другие же разделяли убеждение падишаха и считали, что столицей следует сделать Агру. Напряженный и встревоженный Халифа, сидевший среди знатных беков, настаивал на том, что Хумаюн беспечен и нерешителен и обязан всем лишь постоянной поддержке Бабура. Согласятся ли присутствующие, спрашивал Халифа, выполнять распоряжения Хумаюна? Не лучше ли отправить царевича на старые территории, а падишахом Хиндустана выбрать какого-нибудь мужественного человека? Как раз таким человеком был Махди-ходжа, супруг царевны Ханзаде! Однако, когда на совет пригласили Махди-ходжу, этот легкомысленный здоровяк повел себя как осел в пещере со львами и сообщил собравшимся бекам, что в первую очередь избавится от этой старой развалины, Халифы, которого почему-то называют Опорой власти. После этого Халифа мог лишь умыть руки.

Оставалось только ждать и надеяться на выздоровление Бабура. Гульбадан пишет об этих днях: «Поскольку его состояние ухудшалось, отправили гонцов за Хумаюном, который в те дни находился в поездке, направляясь в Калинджар. Он немедленно приехал. Засвидетельствовав свое почтение падишаху, он отметил, что отец очень слаб, и все спрашивал присутствующих: «Как случилось, что он ослабел так быстро?» Потом он послал за врачами, говоря: «Я оставил его в добром здоровье. Что случилось?»

Мой царственный отец все время спрашивал: «Где Хиндал?» Через некоторое время кто-то вошел и доложил ему, что Барди-бек из охраны царевича ждет позволения войти. Мой отец взволновался, послал за ним и спросил: «Где Хиндал, когда он приедет?» Барди-бек отвечал: «Царевич достиг Дели. Сегодня или завтра он будет у вас». Мой царственный отец возразил: «Злосчастный! Я слышан о вашей свадьбе в Лахоре. Из-за праздников вы и задержали моего сына и заставили меня пережить столько тяжелых часов! Говорите – сильно ли вырос царевич Хиндал, как он выглядит?»

К счастью, на Барди-беке была одежда царевича, и он показал ее моему отцу и сказан: «Этот ханат ваш покорный слуга получил в подарок от царевича».

Его Величество велел ему подойти поближе и попросил: «Дай мне взглянуть, какого он роста и насколько он вырос» – и продолжил расспросы о том, когда прибудет царевич».

Беспокойство об отсутствующем сыне сменилось тревогой за будущее старших сестер Гульбадан, и падишах тотчас же назвал имена двух полководцев, которых предназначал им в мужья, предварительно посоветовавшись с Ханзаде и убедившись, что она одобряет его выбор.