Яков замотал головой:

– Толково говоришь. Тебя бы князьям послушать…

– Каким? Невский и без меня знает, то не мои слова, а его. Ваш Галицкий далече, но тоже, думаю, понимает, иначе давно бы голову сложил в похвальбе, либо мотался, как Ростислав Михайлович, по свету. А остальным судьба под руку этих двоих вставать. И чем скорее это сделают, тем для Руси лучше.

Устинья понимала, что он прав, но почему-то стало даже обидно, что речь все время идет об Александре, а не об Андрее! Не выдержала, усмехнулась:

– А Великий князь так же мыслит?

Пафнутий снова внимательно посмотрел на невесту, усмехнулся:

– Да Великий-то у нас Невский, а Андрею Ярославичу этот ярлык просто ханшей по недоразумению даден был.

– Как это?

– А так. Баба да еще и за тридевять земель, откуда ей знать, что Владимирское княжение главнее? Слышала про Киев, вот и дала Киев Александру, а Владимир Андрею.

Устинья уже заранее была обижена на князя Александра Ярославича. За то, что тот старший, более авторитетный, что все считают Великое княжение ее будущего мужа ошибкой, что ценят Александра больше, чем младшего брата. Эта обида принесла пользу и вред одновременно. Пользу потому, что, увидев впервые князей, Устинья почувствовала, что могла повторить судьбу матери, влюбившись в брата своего мужа. И именно непонятная заочная обида на Александра помогла ей удержаться от влюбленности.

А помешала потому, что Устинья сыграла не последнюю роль в ссоре братьев, приведшей к Неврюевой рати. Она столько наговорила супругу об отце, что убедила в поддержке любого выступления против татар. Андрей поверил и жестоко за это поплатился!

Но это случилось позже, а тогда княжна Устинья Даниловна еще только ехала к своему будущему супругу Великому князю Андрею Ярославичу во Владимир-на-Клязьме.

Обоз торопился, вот-вот капель начнется, дороги развезет, тогда ни по льду, ни по воде, ни в повозках не двинешься. Потому старались ехать от света дотемна, не тратя времени на долгие привалы, перекусывали почти на ходу, окрест не оглядывались.

И все же однажды Пафнутий остановил обоз, подъехал к Устиньиному возку, показал на город на холме по ту сторону речки:

– Москва, что Долгорукий ставил. После Батыева разора уже поднялась снова. Чует мое сердце, ей главенствовать.

– С чего бы? Городишко-то так себе, – усмехнулся Яков.

– Э, не скажи, Яков Дядькович. Городишками все сначала бывали, и Киев тоже. А хорошо стоит, и к татарам не близко, и на перепутье, и холмы защититься помогут.

– То-то помогли твои холмы, когда Батыга пришел!

– Так Батыга и Галич ваш пожег, и Киев тоже, и Краков, да многие старые крепкие города. А вот в нем есть что-то такое, что подсказывает славу будущую.

Яков внимательно вгляделся в крепостной тын на холме на берегу, но ничего такого не увидел. Пожал плечами:

– Я не вижу.

– Это потому, что вам ваши ляхи и угры, Яков Дядькович, глаза застят. Запомни, что сказал, и внукам завещай, мы, может, и не увидим, а внуки наши узреют возвышение Москвы.

Яков натянуто рассмеялся:

– А хитер ты, Пафнутий! Может, и заклад предложишь? Мы поспорим, а внуки пусть разбираются!

Посмеялись и дальше поехали, негоже останавливаться. Но и Яков, и Устинья, да и остальные еще долго оглядывались на небольшой кром на берегу реки. Неужто и впрямь этому городишке быть над другими? Хотя на месте Холма и вовсе недавно ничего не было.

Подумав об этом, Устинья испытала гордость за отца. Вот поставил князь Юрий Долгорукий эту Москву, и что? Как была городишком, так пока и сидит. А Даниил Романович если уж поставил город, так сразу вон какой! Даже татары взять не смогли. И Львов, что для старшего княжича ставлен, тоже не весь какая, а, подобно Холму, поднимается!

От этих мыслей почему-то стало спокойней и уверенней, словно убедилась в том, что ее отец сильней, а она едет из центра в захолустье. Если у них будущая столица такова, то что говорить об остальных городах! Устинья чувствовала себя так, словно снизошла до уровня будущего супруга и его княжества.

Но это чувство напрочь исчезло, как только вдали показались купола владимирских соборов. С каждым шагом галицкая княжна теряла ту самую уверенность, что в Холме все лучше и больше. Владимир ее не просто поразил, если бы не радостная встреча, Устинья была бы подавлена. Каменное кружево владимирских соборов не шло ни в какое сравнение со всем виденным прежде, даже в Европе! Русские зодчие расстарались, даже у татар руки не поднялись уничтожить этакую красоту…

Во Владимире их, конечно, ждали. Пафнутий загодя вперед гонца выслал, что подъезжают, мол, к обедне будут. Город встретил прежде всего колокольным звоном, при ясной, солнечной погоде он плыл над округой так, что казалось, звук идет не от звонниц, а с самого неба. У Устиньи навернулись слезы на глаза.

Перед огромными праздничными Золотыми воротами Владимира ее встречали посланники князя. Впереди и явно главный из них – всадник на белом красавце коне. Княжна невольно залюбовалась прежде всего им, уж больно хорош. Сразу видно, что высокий, в седле держался так, словно и родился сразу с конем, не в боевом облачении, а в праздничном – красный кафтан шит серебром, соболья шапка чуть заломлена, зеленые сапоги с серебряными пряжками… и рукоять меча каменьями и златом украшена, и ножны богатые, и даже стремена посеребрены…

Но куда больше наряда Устинью поразили голубые, точно раскинувшееся над ними весеннее небо, глаза всадника. Сердце дрогнуло и забилось так, что впору за грудь хвататься.

Но рядом Пафнутий кивнул на приближавшегося красавца всадника: «Князь Александр Ярославич», и все встало на свои места. Вот оно что… старший из братьев, обидчик ее будущего мужа!

И… и вовсе он не так уж строен! Это кажется, потому что на коне! А если сойдет, то небось станет, как все! И мало ли голубых глаз на Руси? А кафтан не достоинство, его любой надеть мог, даже смерд, если бы дали! А Андрей моложе и, конечно, еще красивей и стройней! Выехал тут покрасоваться, ишь какой! Недаром говорят, что все новгородцы зазнайки, мнят о себе, точно какие-то особенные. Купцы знатные… ну и что? И кафтан этому князю небось тоже купцы подарили.

А сам виновник этих сердитых размышлений уже подъехал, легко соскочил с коня. Поклону, который отвесил Ярославич дочери галицкого князя, мог бы позавидовать любой король:

– Рады встретить дочь князя Даниила Романовича! Позволь приветствовать от имени князя Андрея Ярославича. Много слышали о доблести твоего отца и твоей красоте. Милости просим во Владимир к жениху. – Глаза Невского лукаво блестели. – Коли люб будет, так сегодня же и за свадебку!

Пафнутий рассмеялся в ответ:

– Куда спешить, Александр Ярославич? Пусть отдохнет с дальней дороги невеста, далек путь да труден был.