Торнебю кивнул и направился в мастерскую к столяру. Между ними состоялась короткая беседа, во время которой я имел возможность наблюдать, как хитрость мерялась силами с простодушием. Завершив разговор, Торнебю подошел ко мне. Одна половина его лица сияла от радости, другая была печальна и мрачна. Торнебю не хотел расставаться со мной и в то же время искренне радовался возможности вернуться к прежнему своему занятию. Но радость быстро вытеснила печаль.

— Столяр из Сен-Беата согласился взять меня в ученики всего за двенадцать су в день!

— В ученики? О Торнебю, да ведь ты давно уже стал столярных дел мастером!

— Он этого не знает.

— А почему ты ему ничего не сказал?

— Хвастаться нехорошо, а особенно нехорошо, когда у тебя есть основания для хвастовства.

— Но почему ты хочешь платить ему двенадцать су? Ведь ты будешь на него работать, а значит, должен не платить, а получать жалованье!

— Я стану платить за еду и жилье.

Зажимая в правом кулаке бороду, к нам подошел столяр. Усмехнувшись, он с напускной вежливостью приветствовал меня. Его добродушный вид вполне мог ввести в заблуждение не только простодушного Торнебю. Но меня ему обмануть не удалось — за добродушной внешностью я разглядел ничтожную душонку и еще раз пожалел, что придется оставить благородного Торнебю в лапах этого лицемера.

Столяр слышал последние слова, сказанные мне Торнебю.

— Должен заметить, мои трапезы всегда состоят из супа, густого супа, налитого в плошку.

— Я люблю суп, — ответил Торнебю; похоже, он не заметил, что количество будущего супа ограничивалось одной плошкой, размеры которой никому не были ведомы.

— Лишней комнаты у меня нет, поэтому вам придется спать в сарае, где сегодня вечером мы попытаемся соорудить для вас лежанку. Сон среди свежепиленых бревен гораздо здоровее, чем сон в душной комнате.

— Среди свежепиленых бревен! Ах, как это прекрасно!

— Должен напомнить: согласно обычаю, ученик встает за час до рассвета и убирает дом и мастерскую.

— Согласен.

— Когда привозят бревна, ученик обязан отрубить лишние сучья и распилить длинные стволы на короткие чурбаки.

— Очень хорошо.

— А зимой ученик обязан ходить в горы к лесорубам и спускать по наледи спиленные стволы.

— Я люблю горы и горные леса.

— Но обледенелые склоны есть не везде, поэтому иногда нужно тащить бревно на себе.

— У меня сильные плечи.

— Под снегом часто бывает лед, на нем можно поскользнуться, упасть, и тогда бревно, которое ты несешь на плечах, может раздавить тебя.

— Я постараюсь не поскользнуться, ибо не хочу, чтобы бревно меня раздавило.

— А вечером после супа, когда зажигают лампы, для ученика всегда имеется кое-какая мелкая работа, и он обязан ее сделать.

— Работа с деревом?

— Разумеется.

— Тогда отлично.

И мужчины пожали друг другу руки.

— И за этот рабский труд ты еще хочешь платить двенадцать су в день?! — возмущенно воскликнул я.

Мы стояли возле моста, куда Торнебю, не в силах быстро со мной распрощаться, решил меня проводить.

— Да я готов отдать все, что у меня есть, за возможность выспаться среди свежеструганых досок!

Прощаясь со мной, Торнебю даже заплакал, но я почувствовал, что душа его уже бродит в сарае среди поленниц, сложенных из свежепиленых бревен. Я быстро пошел прочь, не желая, чтобы бывший мой спутник увидел грусть на моем лице, ибо расставаться с ним мне было тяжело. Я долго шел не оборачиваясь, хотя знал, что он все еще стоит на мосту, на том месте, где мы расстались, и был уверен: если сейчас я поманю его за собой, он скрепя сердце пойдет со мной. Но я не хочу бороться с его страстью к дереву.

Я почти бежал. Вскоре наступила ночь. Никогда еще горы на казались мне такими высокими, а леса такими дикими.

Высоко в горах, над долиной Барусс, затерявшись среди еловых лесов, стоит полуразрушенная часовня. Ни одна тропа не ведет к ее дверям, и у людей практичных сразу возникает вопрос: каким образом строители смогли доставить на гору камень, потребный для ее сооружения?

Собственно, а когда пришли сюда строители и почему они стали возводить храм на одинокой, поросшей лесом горе? Когда вы спрашиваете об этом местных жителей, они начинают рассказ издалека…

Давным-давно сеньор де Барусс отправился в крестовый поход под командованием графа Раймона де Сен-Жиля, и через положенное время вернулся, отягощенный множеством диковинных трофеев. Больше всего воображение окрестных сеньоров поразило чучело гигантской змеи, изготовленное ловким сирийцем; чучельник вставил гадине стеклянные глаза и исхитрился сохранить все зубы.

Змеиное чучело принесло сеньору де Баруссу сплошные беды. Он потерял сон. Правда, соседи говорили, что причиной его бессонницы были призраки убитых им язычников, которые являлись ему по ночам и, протягивая свои бесплотные руки, умоляли пощадить их. Спасаясь от этой призрачной армии, он по ночам убегал в горы, карабкался на скалы, нависавшие над долиной Барусс, и там что есть мочи голосил молитвы, пытаясь священными словами отогнать навязчивые видения. Правда, те, кто слышал эти вопли, уверяли, что кричал дьявол, околдовавший несчастного сеньора.

Наконец, во искупление своих грехов сеньор дал обет построить церковь и собственными руками снести туда все добро, награбленное им в домах язычников. Исполнив обет, сеньор де Барусс заделался настоящим отшельником: он поселился в отстроенной часовне, сам отправлял службы, сам звонил в колокол, а когда диавол являлся искушать его, садился на пороге, клал перед собой чучело змеи и пристально смотрел ей в глаза. Когда сеньор де Барусс умер, в часовне стали замечать тени язычников, а у одного из призраков с шеи свешивалась гигантская змея. Люди стали бояться часовни, да и среди священников не нашлось храбреца, готового служить в ней мессы. А когда кто-то из окрестных крестьян заметил в кустах возле часовни гигантскую змею, все решили, что это та самая змея, которую из далеких земель привез сеньор де Барусс. О том, что покойный сеньор привез всего лишь чучело, не помнил уже никто.

Прошли годы. Ветры сорвали двери и разрушили портал часовни. Лесные звери укрывались от дождя под сводами нефа. В прошлом веке епископ Сен-Бертрана под угрозой отлучения запретил прихожанам и служителям церкви переступать порог забытой богом часовни, ибо по ночам там справлял шабаш сам князь тьмы. А так как желания посещать уединенную часовню местные жители и прежде не имели никакого, тропа к часовне заросла окончательно. Причину же, побудившую наложить запрет, вскоре забыли.

Но лет пятьдесят назад двоюродный дед нынешнего сеньора де Барусса, личность, как, впрочем, и все члены этой семьи, исключительно неординарная, решил использовать часовню, построенную его предком, в качестве скульптурной мастерской. С годами сеньор стал мизантропом и обществу своих ближних предпочитал общество глиняных и каменных фигур. Товарищ короля Франциска I, он сражался при Черизоле[37], где, по его словам, французы одержали победу только благодаря его личной храбрости и смекалке. Когда же король отказался воздать ему по достоинству, сеньор де Барусс затаил на него обиду и неожиданно для всех начал создавать скульптурные портреты людей, с которыми ему довелось познакомиться на протяжении всей своей жизни.