В этом житийном повествовании отразилась еще одна важная деталь социальной истории той эпохи. Проблемы с тем, чтобы прокормить крестьян и дворовых людей, возникали прежде всего у небогатого мелкопоместного дворянства, жившего в уездах Московского государства. У приказчика крупной боярской вотчины всегда было больше возможностей собрать излишки хлеба, перераспределить его для нуждающихся или ссудить зерном крестьянина в счет будущего урожая. Но большинство поместий в Московском государстве были другими. В южных уездах случалось и так, что сын боярский одновременно нес службу и пахал землю. Городовые дворяне и дети боярские жили со своими крестьянами и холопами в одном сельце, а не в отдельных усадьбах, как в более позднее время. Дворянин мало чем отличался от подавляющей массы крестьянского населения страны и по костюму, и по своей образованности.

В условиях начинавшегося голода царь Борис Годунов вынужден был изменить правила крестьянского выхода своими знаменитыми указами 1601–1602 годов. Особенно популярны были эти указы у советских историков, видевших в них этапную меру в закрепощении крестьянства[622]. Однако советская историография, трудившаяся над изучением «классовой борьбы» и рассматривавшая события Смутного времени прежде всего как Крестьянскую войну, запутала прозрачный, ясный и четкий смысл упомянутых указов. Для того чтобы понять, какие цели преследовал указ 28 ноября 1601 года о крестьянском выходе, надо представлять себе как структуру тогдашнего общества, так и характер распределения земельной собственности. Суть принятых Борисом Годуновым мер прекрасно объяснил Степан Борисович Веселовский: «Очевидно, что в голодные годы многие землевладельцы, особенно мелкие, не могли или не хотели помогать своим крестьянам, но в то же время не желали им давать отпускных, чтобы не лишиться в будущем рабочих рук. Другие же землевладельцы, у которых были средства прокормить голодающих беглых, не принимали их к себе, опасаясь понапрасну „истощить себя“, как выражается указ, так как позже прежние господа могли вернуть к себе судом этих беглых. На почве голода ярко сказались темные стороны лишения крестьян права выхода»[623].

Указ царя Бориса действительно облегчал, а не ухудшал положение крестьян. Он разрешал их выход только от тех помещиков, которым было трудно их кормить: «В нынешнем во 110-м году великий государь царь и великий князь Борис Федоровичь всеа Русии и сын его великий государь царевичь Федор Борисовичь всеа Русии пожаловали, во всем своем Московском государстве от налог и от продаж (выделено мной. — В. К.) велели крестьяном давати выход. А отказывати и возити крестьян дворяном, которые служат из выбору, и жилцом, и детем боярским дворовым и городовым, приказщиком всех же городов»[624]. Кроме жильцов и уездного дворянства, делами которых еще могли заниматься приказчики их поместий, послабления были сделаны для иноземцев и более мелких служилых людей дворцового и царицына чина. Разрешения вывозить крестьян были даны ключникам, стряпчим, сытникам Приказа Большого дворца, приказчикам и «конюхом стремянным» Конюшенного приказа, «ловчего пути охотникам» и «конным псарем», «соколничья пути» кречатникам, сокольникам и трубникам, царицыным детям боярским, приказным подьячим, стрелецким сотникам и казачьим головам Стрелецкого приказа, переводчикам и толмачам Посольского приказа, а также патриаршим и архиепископским детям боярским.

Чего же хотел царь Борис Годунов? Чтобы вся эта служилая мелкота сама помогла себе и не мучила зависевших от них крестьян. Был установлен один срок выхода для крестьян: две недели до Юрьева дня (26 ноября) и две недели после, чтобы не допустить переход крестьян в то время, когда они еще не сняли урожай. За свой уход крестьянин выплачивал «пожилое», и его сумма была фиксированной: «за двор по рублю да по два алтына», что примерно составляло цену одной четверти ржи по ее рыночной стоимости на момент издания указа. Специально оговаривалось и то, что переходы не должны были разорять до конца служилых землевладельцев. Разрешался своз только одного-двух крестьян: «одному человеку из-за одного человека». На своз трех-четырех крестьян был наложен запрет, как и на то, чтобы кто-то из перечисленных категорий людей превратил своз крестьян в промысел.

Борис Годунов предвидел, чем может обернуться его указ. Рядом с мелкими поместьями могли располагаться целые боярские латифундии, приказчики которых всегда благосклонно относились к приходившим крестьянам, справедливо видя в них источник дохода не только для хозяина, но и для себя. А как небогатому служилому человеку доказать, что его крестьянин убежал в вотчину царева боярина? Известно, что московские дьяки не принимали таких челобитных, боясь «остужаться» с боярами, и требовали бить челом «мимо них», прямо государю. Зная это, царь Борис Федорович прямо запретил своз крестьян в дворцовые села, черные волости, земли патриарха, архиепископов и монастырей. Указ не распространялся на членов Государева двора — бояр, окольничих, стольников, стряпчих, московских дворян и дьяков. С. Б. Веселовский пишет, что если бы Борис Годунов «дал право вывозить и принимать крестьян патриарху, властям, монастырям и высшим служилым чинам, то эти более сильные экономически землевладельцы подавили бы легко служилую мелкоту и лишил бы ее рабочих рук. Понятно также, почему вывозить крестьян разрешено было только у мелких служилых людей, так как именно последние чаще всего оказывались не в состоянии прокормить своих крестьян»[625]. Не удовлетворившись одной запретительной мерой, Борис Годунов дополнил ее тем, что вовсе закрыл для переходов крестьян Московский уезд, где в основном и располагались земли столичного дворянства: «А в Московском уезде всем людем промеж себя, да из ыных городов в Московской уезд по тому ж крестьян не отказывати и не возити».

Принятые меры поначалу оказались действенными, иначе бы указ не стали повторять год спустя, 24 ноября 1602 года. Но как можно понять из текста нового указа, продлевавшего возможность «своза» крестьян в те же сроки и с такой же суммой «пожилого» на следующий, 111 (1602/03) год, реализация мер по свозу крестьян между мелкими землевладельцами встретила сложности. Указ был дополнен угрозой наказания тем, кто отказывался отпускать крестьян: «А из-за которых людей учнут крестьян отказывати, и те б люди крестьян из-за себя выпускали со всеми их животы безо всякие зацепки, и во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было, и силно бы дети боярские крестьян за собою не держали, и продаж им никоторых не делали. А кто учнет крестьян грабити и из-за себя не выпускати, и тем от нас быть в великой опале»[626]. Казалось бы, здесь-то уж все ясно. Но опять не стоит торопиться с осуждением «крепостников». Ведь они действуют не по царскому приказу, а вопреки ему, и они также переживают голодное время, как и их крестьяне.