Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет…

— Да вы пойте, пойте! — подбодрил Шнеерзон и сделал нам знак рукой, чтобы мы тоже включались в маркетинг.

И мы дружно грянули вместе с директорами:

На нем погоны золотые

И яркий орден на груди.

Зачем, зачем же повстречался

Ты мне на жизненном пути!

Эзотерику понравилось.

— А похулиганистей чего-нибудь? У меня тетки боевые. С матерком можно…

— Есть такая музыка! — молодецки воскликнул Шнеерзон, как Ленин, когда кричал, что есть у него такая партия.

С визгом, балалайками и гармошками полилось что-то неизвестное мне, пересыпаемое матом, — частушки какие-то, которые, к моему удивлению, Сигма и Шнеерзон охотно подхватили.

Ах, Семеновна, баба русская!..

Ну и так далее, не буду повторять, что у нее там широкое, а что наоборот.

Короче, Станислав Сергеевич караоке купил и потащил к себе в издательство. Точнее, мы с Костиком и потащили, а там спрятали до праздника в книжных пачках.

Мы вернулись в магазин и приступили к испытанию, как назвал это Костик. Шнеерзон не ушел. Как оказалось, он был полностью в курсе дела. Но вдруг снова явился директор издательства с бутылкой коньяка.

— Это дело надо обмыть! — сказал он.

Шнеерзон тут же организовал столик в зале светомузыки. Столик он соорудил из электрического пианино стоимостью две тысячи баксов, правда, накрыл его газетой. И директора уселись в сторонке, потягивая коньяк и наблюдая за испытанием.

Костик расположил меня в центре зала лицом ко входу. Свет погасил. Сигмы пока не было. Мерцал пульт светомузыки. В руках у Костика оказалась тонкая указка длиною в полметра. На самом кончике указки светилось красное пятнышко.

Заиграла музыка непонятного происхождения. Типа той, что заунывно играет перед концертами «Аквариума» под аккомпанемент переливающихся друг в друга красок.

— Расслабься… — шепнул Костик.

Вдруг в зал вошла Си, сделала два шага ко мне и остановилась в метре. Она смотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал какой-то странный восторг, смешанный с почти мистическим ужасом, — настолько страшными и неземными были ее глаза. Черные расширенные значки и радужная переливающаяся оболочка вокруг них — тонкий кружок, как протуберанцы на Солнце во время затмения.

Да, забыл сказать: Си была абсолютно голая, не считая черного треугольничка, прикрывавшего лобок.

Я успел заметить, как у директора Станислава Сергеевича медленно отвисает нижняя челюсть и коньяк тонкой струйкой выливается из наклоненной рюмки. А дальше я уже себе не принадлежал, хотя был в полном сознании и памяти.

Костик, стоявший чуть сбоку и позади Сигмы, направил на меня указку. Из ее конца мне в грудь уперся тончайший красный лучик и принялся медленно сканировать вправо-влево, как бы ища нужную точку.

— Правее, — шепнула Сигма, не отрывая глаз от меня. — Стоп!

Лучик остановился, и в то же мгновенье я испытал… Но что же я испытал? Одним словом не скажешь. Счастье? Одухотворение? Любовь?

Все не то.

Благодарность!

Вот это ближе всего. Благодарность непонятно к кому и непонятно за что.

— Кто ты? — спросила Си. — Расскажи о себе.

Я послушно открыл рот и, ни чуточки не удивляясь происходящему, стал говорить следующий текст на английском языке:

— My name’s Gene Vincente. Well, actually really my name was Vincente Eugene Craddock, but when I started playing music I chose another name for myself. Right now, yeah, I’m as good as I used to be a couple of years ago, but still some guys come to listen to me. Well I’m not so hot as Elvis, you know… But anyway, everybody is nothing more than just himself, isn’t it?[2]

Ну, в школе я английский учил, как и все. Но не настолько знал его, чтобы с ходу выдать такой монолог. Да и не в английском дело, а в той странной, мягко говоря, информации, которую я тут озвучивал.

— Ты можешь спеть что-нибудь? — вкрадчиво проговорила Сигма, блеснув глазами.

— Yeah, that’s OK. This song made me a star in two weeks. I made it in the hospital when I was supposed to be a fucking Marine, and I was trying not to be…[3]

И я запел:

Well Be Bop A Lula she’s my baby

Be Bop A Lula I don’t mean maybe

Be Bop A Lula she’s my baby

Be Bop A Lula I don’t mean maybe

Be Bop A Lula she’s my baby doll,

my baby doll,

my baby doll…

Тут Костик, отойдя к пульту, нажал какой-то рычажок, и темная комната, мерцающая вспышками света, огласилась звуками этой песни, но уже под аккомпанемент ансамбля, при этом уверенность, что это моя запись, что пою на этой пластинке я — Джин Винсент, была у меня полнейшая.

Си закрыла глаза, повернулась и вышла из комнаты.

Костик выключил свою лазерную указку.

Музыка продолжала играть, но это была уже не моя музыка. Это была песня, которую я вообще впервые слышал!

Первым опомнился Станислав Сергеевич. Он влил в себя рюмку коньяка, покрутил головой, легонько похлопал себя ладонями по щекам и сказал:

— Весело тут у вас!.. Ну я пошел. Спасибо.

И вышел на цыпочках.

Шнеерзон прощально взмахнул ему вслед рюмкой и тоже выпил.

— Пошли поговорим, — сказал мне Костик.

— Куда?

— Пива попьем, у тебя же смена кончилась.

Действительно, мой сменщик Игорь Косых уже был тут. Он явился, как раз когда я допевал свой хит, и так и остался стоять в дверях с озадаченно-идиотским выражением на лице.

— Пошли, — сказал я.

Я думал, что Сигма тоже пойдет с нами, но в соседний с магазином бар «Инкол» пошли мы вдвоем. Взяли по пиву, уселись за столик в углу, и Костик сказал:

— Ну? Ты понял?

— Что тут понимать? Гипноз, — сказал я.

— И твой английский — гипноз?