В конце коридора лежала одна из надзирательниц, которую он про себя называл Безобразной Эльзой. Толстые ноги Эльзы придавило упавшим сверху куском скалы, но она была еще жива.

—На помощь! — хрипло взывала надзирательница.— Кто-нибудь, на помощь!

Бунин присел рядом с ней на корточки.

—Что, больно? — сочувственно спросил он.— Я, пожалуй, позвоню в службу спасения.

Ему хотелось хохотать. Он наконец был свободен, а все его мучители были мертвы или обречены на скорую смерть. То, что он и сам может погибнуть на руинах уничтоженной базы, как-то не приходило Бунину в голову.

—Нужно довести дело до конца,— сказал он сам себе. Привычку разговаривать сам с собой он приобрел за два года одиночного заключения в пропахшем рыбой карцере.— Где-то здесь хранятся предметы. Много, много предметов. И все они ждут меня. В конце концов, мне же обещали!

Он побрел по разрушенному туннелю, не обращая внимания на стоны Безобразной Эльзы.

За завалом была пещера — та самая, в которую вела линза с острова Пасхи.

Из пещеры был еще один выход — широкий коридор, по которому Катарина под конвоем отвела их со Свиридовым на базу «Туле». Тогда этот коридор был ярко освещен. Теперь лампы были разбиты, и вход в него казался черной дырой.

В самой пещере было не так темно из-за слабого голубоватого мерцания, которое, как уже знал Гумилев, было характерно для линзы. Но источников этого мерцания было два.

Гумилев, откровенно говоря, не мог вспомнить, видел ли он вторую линзу в пещере, когда, подгоняемый автоматом Катарины, вышел из пространственно-временного портала. Но сейчас сомнений не было: линз было две. И какая из них вела на остров Пасхи, Андрей не знал.

—Что делать будем, Андрей Львович? — тихо спросил Иванов. Луч его фонаря перепрыгивал с одной линзы на другую.— У фашистки спросим?

—Разбирайтесь сами,— презрительно бросила Катарина.— Можете поэкспериментировать. А я посмотрю.

Иван замахнулся, но Гумилев остановил его руку.

—Куда ведет вторая линза?

—Сходи, и узнаешь,— губы девушки искривила злая улыбка.

—А я знаю это место,— пробормотала полусонная Маруся.

— Я сейчас видела сон, и там были такие светящиеся облачка…

Лоб ее был горячим, как печка.

—Да? — попытался улыбнуться Андрей.— И что еще там было, в этом сне?

Маруся закашлялась.

—Еще там была тетя. Я стояла вот здесь,— она неуверенно показала рукой куда-то вбок, — и громко звала: «Мама! Мамочка!» А пришла хорошая тетя…

Гумилев посмотрел туда, куда указывали тоненькие пальцы Маруси, и увидел Еву.

Он не видел жену три года и уже свыкся с мыслью, что не увидит ее никогда. Но сейчас она стояла в десяти шагах от него, живая, ничуть не изменившаяся, все такая же красивая, как в их последний вечер в Москве. Ева смотрела в его сторону, но Андрей почувствовал, что она смотрит не на него, а на Марусю.

—Это еще кто? — Иванов навел на Еву автомат.

—Моя жена,— ответил Гумилев хрипло.— Ева… как ты тут оказалась?

—Здравствуй, Андрей,— она подошла к нему и протянула руки.— Дай мне Муську.

Поколебавшись, он протянул ей дочь. Ева осторожно взяла Марусю на руки и поцеловала в лобик.

—Тетя…— неуверенно проговорила девочка.— Какие у тебя холодные губы, тетя…

—Просто у тебя жар,— Ева подула Марусе на волосы, взметнув русую челку.— Сейчас тебе станет лучше, моя родная.

—Что ты здесь делаешь? — снова спросил Гумилев.— Я думал, ты умерла…

—Неправда,— губы Евы тронула легкая улыбка.— Если бы ты так думал, не искал бы меня повсюду.

—И все-таки!

—Андрей, ты думаешь не о том. Тебе нужно спасать свою дочь, спасать людей. А ты занимаешься выяснением отношений…

Ему хотелось броситься к ней, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Хотелось крикнуть ей в лицо все, что он думал об ее исчезновении, о том, что она бросила его и Марусю. Хотелось целовать это милое родное лицо. Хотелось ударить.

Но Ева держала на руках их ребенка. А за его спиной стояли люди, за жизнь которых он был в ответе.

И Гумилев заставил себя успокоиться. Сжал челюсти так, что хрустнули мышцы. Сосчитал до десяти. А потом спросил:

—Ты поможешь нам вернуться домой?

—Да,— сказала она просто.— За этим я и пришла.Одна из этих линз ведет на остров Пасхи. Другая — далеко в прошлое. Эта линза односторонняя. Если вы пройдете через нее, обратной дороги уже не будет.

—Какая осведомленность,— фыркнула Катарина.

—Заткнись,— бросил ей Гумилев.— И в какую же линзу мы должны уйти?

Ева не успела ответить. В темном отверстии коридора, ведущего к базе, послышался какой-то шум. Повернувшись туда, Андрей увидел, что из темноты, неуверенно переставляя ноги, вышел грязный, оборванный, заросший неопрятной седой бородой человек. Выглядел он так, будто блуждал в подземных туннелях не один день.

—А,— проговорил он бесцветным голосом,— ты уже здесь, Гумилев. А ты, Ева, конечно, сразу же вышла к своему обожаемому муженьку. Когда я звал тебя, ты не соизволила меня впустить, хотя знала, что за мной гонятся эти звери… А к нему выскочила сразу.

Он быстро сунул руку за пазуху и вытащил маленький никелированный пистолет.

—Что, Андрюша, не ожидал? Здесь полно оружия, они тут помешались на оружии, эти бешеные бабы в эсэсовской форме… И я вот тоже выбрал себе хорошенький пистолетик, красивый и блестящий. Мне будет приятно застрелить тебя из такого красивого пистолетика…

«Он сошел с ума,— подумал Гумилев.— Это хуже всего. Будь он в здравом рассудке, я сумел бы убедить его положить пистолет. А так… придется стрелять первым».

Но «Вихрь» висел у него за плечом, и Андрей понимал, что не успеет даже снять его с предохранителя. Те же мысли, видно, пришли в голову Иванову — тот поймал взгляд Андрея и тихонько покачал головой.

Палец профессора задрожал на спусковом крючке. Андрей отчетливо понял, что еще секунда — и пуля, выпущенная из пистолета Бунина, разорвет его брюшные мышцы, превратит внутренности в кровавое месиво…

Но Бунин медлил. По лицу его катились крупные капли пота, глаза широко раскрылись. Видно было, что он из последних сил борется сам с собой.

—Не могу! — взвизгнул он тонким заячьим голосом.— Будь ты проклят, Гумилев, я не могу!..

Конвульсивным движением он отшвырнул пистолет.

Дальше все произошло очень быстро.

Пистолет ударился о каменный пол у ног Катарины фон Белов.

Иванов развернулся к ней — луч фонаря выхватил из темноты голубоватую поверхность линзы, молниеносно мелькнувшую на ее фоне руку, блеск никелированной поверхности.