час или два я надеюсь уж переслать вам собранный мною материал, — заговорил наконец Иван Петрович вкрадчивым и заискивающим голоском.

— Очень рад, — отрывисто и с намеренной твердостью проговорил Леонтий Васильевич. — Но как вы, любезнейший Иван Петрович, могли сохранить в тайне от меня столь любопытное дело? — В голосе его послышался шедший из самой глубины укор, но до такой степени прочувствованный, что Иван Петрович тут уже не выдержал и излил все свое красноречие, чтобы оправдать свой поступок в глазах рассудительного и преданнейшего приятеля. Он заиграл на чувстве долга и обязанностях службы, призывал к невозмутимой вере в свое бесконечное расположение и, наконец, поставил Леонтия Васильевича на свое собственное место:

— Ну, как бы поступили вы, достоуважаемый Леонтий Васильевич, будучи обременены столь важным государственным поручением, причем чрезвычайно секретным и не подлежащим ни малейшей огласке, даже меж своих родных людей?

Иван Петрович выразил твердую уверенность в том, что и он, Леонтий Васильевич, непременно поступил бы точно так же, и после этого Леонтию Васильевичу уж ничего не оставалось, как только принять все до одного доводы друга.

— Вы правы, правы, — сохраняя высокомерие и благородство, подобающие чину и положению, согласился он и заметно оживился.

Оживился и Иван Петрович. Они заговорили об удивительной и ветреной весне в столице, о вишневом варенье у графа Орлова и чрезвычайных трудностях похода Паскевича в Венгрию. В карете стало как-то свободнее и удобней. Иван Петрович несколько опустился и сел ближе к Леонтию Васильевичу. Так он был привезен к себе домой, где его уже ждал Петр Дмитрич с докладом.

Карета Леонтия Васильевича укатила за город — прямо в игорный дом.

Мельпомена Леонтия Васильевича

Леонтий Васильевич покачивался в карете и с облегчением вспоминал о рассеявшихся чувствах, вскипевших в нем, когда он узнал про таинственное следствие Ивана Петровича. Он успокаивал себя тем, что именно он и никто другой доведет дело уж до настоящего результата, что сила и власть в его руках, и он решит все так, как того требует высшая государственная мудрость.

Он несколько устал. День был проведен им в III отделении в докладах подчиненных и рассмотрении неотложных дел о бунтах в западных губерниях, где жандармскими ротмистрами и агентами было выловлено свыше шести тысяч крестьян, рассаженных сейчас по тюрьмам и подлежащих ссылке на поселение в отдаленных частях Сибири.

Сидя в карете, Леонтий Васильевич вертел в руке шелковую бахрому экипажной обивки и забывал волнение дня. Карета катилась от перекрестка к перекрестку, по мостикам через канавки, и наконец, осторожно, остановилась у игорного дома. Кругом было тихо и темно. Леонтий Васильевич неслышно вышел, молча снял шинель и прошел наверх, в ковровую комнату. Анна Авдеевна с крайним нетерпением ждала его, сидя на диванчике с «Нувеллистом» в руках. Заслышав приближающиеся шаги, она отбросила журнал в сторону и тревожное изумление искусно сменила на восторг. Она быстро подняла свою руку, обхваченную широким, с изумрудами, браслетом, так что Леонтий Васильевич, как бы завершая уже нечто начатое, прямо приступил к делу и густо покрыл поцелуями все нежнейшее пространство до самого локтя. Анна Авдеевна при этом игриво трепетала, как делала она это всегда во французских комедиях. Совершив положенный обряд, Леонтий Васильевич вынул из кармана кожаную коробочку причудливейшей формы, что-то в виде сердца, и раскрыл ее перед взорами Анны Авдеевны. Она вспыхнула, как зарево, и со страстью приблизилась к нему, разглядывая серьги необычайной величины и с неподдельнейшими бриллиантами.

— Какие огни и какое изумление! — восклицала она с привычными интонациями в возбужденном голосе.

— Сие лишь малая крупица той награды, которая должна была бы принадлежать вам! — с чувством проговорил Леонтий Васильевич и, шаркнув ногами, повел ее по скользящему паркету в гостиную, снова расписывая руку поцелуями.

— Как вы любезны и добры! А я на вас была зла: вы сегодня слишком опоздали…

— Непредвиденные обстоятельства, дражайшая Анна Авдеевна. Представьте себе, эти ваши молодые люди… как их там?.. Петрашевичи, Буташевские и прочие молокососы… Нет, я думал, просто начитались Вольтеров и всякой дряни… А они выкинули целый заговор. Во дворце тревога! Государь в гневе! Словом, события чрезвычайные, но уж мы не станем с вами толковать о наших отечественных Луи Бланах. И не женское это дело.

Леонтий Васильевич при этом с нежностью и как бы прося прощение за допущенную игривость речи и суждений посмотрел в глаза Анны Авдеевны и почтительно засмеялся. В словах его ясно показывалась та мысль, что уж не ради политических разговоров он тратит драгоценнейшее время вместе с очаровательной столичной Мельпоменой.

Они сели ужинать за отдельный стол, накрытый тут же, в гостиной. Были поданы рябчики и лафит. Затем на столе появилась необыкновенной величины коробка шоколадных конфет с бумажными узорами, и Леонтий Васильевич принялся угощать, беря маленькими щипчиками затейливые изобретения кондитеров и вкладывая их прямо в ротик Анне Авдеевне. Она вся дрожала от смеха, находясь в восторге от преисполненного любезностями Леонтия Васильевича.

— Какое у вас великолепное имя: А-н-на Авдеевна Ан-то-нел-ли! Сколько тут музыки и очарования! — восклицал чувствительный генерал.

— Да… С этакой фамилией не худо бы и при дворе занять положение, — метнула Анна Авдеевна, снова захохотав и сверкнув глазками.

— О да, да! Вы будете при дворе достойным украшением. Мы с графом окажем вам, так сказать, незаметную помощь в этом тончайшем государственном деле, — нараспев вытянул Леонтий Васильевич, покружив в воздухе кистью правой руки. — Вашего муженька возвысим в чинах, уж это непременно и по заслугам, и вообще, mon ami, все, все будет служить вам до гроба.

Леонтий Васильевич поднял несколько нетвердой рукой бокал вина и стукнул им о бокал Анны Авдеевны.

— А ведь вы, Анна Авдеевна, удивительно как понимаете жизнь. Мастерски понимаете ее! — добавил он, таинственно улыбнувшись и приблизившись вместе с креслом к Анне Авдеевне. — То есть, собственно, вы даже и не живете, а, так сказать, сверкаете, как вершина под солнцем.

— Как это вы торжественно и высоко захватываете, Леонтий Васильевич, — разрезая апельсин, протянула Анна Авдеевна и склонила голову прямо на генеральские плечи. Плечи задвигались и зашумели эполетами. Анна Авдеевна чувствительно зевнула, навевая сон и на Леонтия Васильевича.

В соседней комнате старые куранты прошепелявили двенадцать часов, нарушив тишину уединенных комнат Леонтия Васильевича. И снова все стихло… Лишь в углу под самым потолком в брошенном (по какому-то непростительному недосмотру) паучьем гнезде возились мухи в прогнившей паутине.

Домой Леонтий Васильевич возвращался уже почти в пятом часу ночи. В карете он задремывал. Голова его откидывалась то на плечи Анны Авдеевны (кучер наперед