Но была и категория дел, считавшихся чисто частными. По ним начать судебный процесс могли только сам пострадавший или его родственники. Что для нас удивительнее всего, под эту категорию «чисто частных» дел подпадали дела об убийствах. Государство не имело права арестовать и судить убийцу, если кто-нибудь из родственников жертвы не предъявлял обвинения.

Афинские законы об убийствах были особенно древними (введены еще в VII в. до н. э. законодателем Драконтом) и содержали немало очень архаичных черт. Человек, совершивший умышленное убийство, подлежал смертной казни. Но он вполне мог избежать смерти двумя способами: либо покинув территорию полиса и уйдя в изгнание (не предпринималось ни малейшей попытки разыскать его, даже если все прекрасно знали, где он живет), либо заплатив «выкуп за кровь» родственникам убитого и таким образом примирившись с ними. Тогда они просто не возбуждали дело, и убийца оставался безнаказанным.

За неумышленное убийство наказанием было изгнание (впрочем, вопрос опять же можно было решить, договорившись с родственниками). Нам такое наказание может представиться чрезмерно тяжелым и суровым. Ведь, строго говоря, неумышленного убийцу вообще нельзя считать виновным: он не имел преступного намерения. Дело в том, что ситуация оценивалась еще и с религиозной точки зрения. Считалось, что кровопролитие в любом случае «оскверняет» совершившего его человека, делает его «нечистым» в культовом отношении. Если не удалить такого индивида из полиса – он станет источником «заразы», осквернит своим присутствием всех, кто с ним общается, а в конечном счете – всё государство. Ничего хорошего из этого, естественно, не произойдет.

А, с другой стороны, предусматривались и случаи, при которых убийца вообще освобождался от наказания. И речь идет не только о случаях необходимой самообороны. Например, застав у жены любовника, афинянин имел полное право убить его и был неподсуден. Более того, предполагалось, что уважающий себя человек просто обязан поступить именно так. Подобного рода поступок в глазах общественного мнения считался не преступлением, а, скорее, наоборот, наказанием, восстановлением нарушенной справедливости.

Вот как говорит у оратора Лисия один из афинских граждан, убивший любовника жены: «Законы меня не только признали невиновным, но даже вменили мне в обязанность привести в исполнение это наказание… Эта месть была не личным делом, совершенным в моих интересах; нет, она была совершена в интересах всего государства»[273].

Итак, руками индивида действует сам полис, как и во всем афинском процессуальном праве. Человек имеет право ненавидеть своего врага, творить ему вред, в каких-то случаях – убить его. Тем самым через него осуществляется воздаяние по заслугам, «вред за вред». Индивид – лишь инструмент воздаяния, исходит же оно от государства, а в конечном счете – от богов. Ведь сами боги, как считалось, медлительны на наказание. И тут нужно было брать на себя инициативу: «на бога надейся, а сам не плошай».

* * *

Идея воздаяния, которой мы коснулись, – одна из самых важных и принципиальных в древнегреческом мировоззрении. Она принадлежала одновременно и к сфере религии, и к сфере этики, и к сфере права. По-гречески понятие воздаяния выражалось словом немесис (отсюда имя богини Немезиды, богини возмездия). Принцип воздаяния был тесно сопряжен с принципом мировой справедливости (дике).

Совместное действие этих принципов можно представить, уподобив движению маятника. Греки воспринимали мир как единую, целостную систему, находящуюся в состоянии некоего высшего равновесия, которое поддерживается богами. Это-то равновесие и воплощает принцип «дике», принцип упорядоченности, регулярности, баланса. В «дике» заложена идея всеобщего порядка и гармонии; нарушение этого порядка влечет за собой неминуемое возмездие.

Как это происходит? Человек, попытавшийся каким-либо образом сломать высшее равновесие, например, совершивший преступление, как бы качнул маятник. В таком случае боги, как регуляторы баланса, возвращают систему в прежнее положение. Но маятник, прежде чем вновь прийти в состояние покоя, должен обязательно вначале качнуться в противоположную сторону – и ударить по самому нарушителю. Это-то и есть «немесис». Воздаяние, таким образом, совершенно неизбежно, а кто конкретно его совершит – боги, государство, люди, – уже не имеет принципиального значения.

Вспомним легенду о перстне Поликрата. Самосский тиран, чрезмерно возвысившись, проявив «гибрис», нарушил равновесие системы – и был наказан смертью. Орудием возмездия в данном случае послужили персы. Но впоследствии, например, и сам персидский царь Ксеркс, дерзнув на слишком великие для смертного человека дела, приведя в Элладу колоссальное войско, тоже стал жертвой принципа «немесис»: потерпел полное поражение и был вынужден позорно бежать.

На низших уровнях религиозно-этического сознания в связи с подобными ситуациями бытовала идея о «зависти богов». Небожители, дескать, завистливы, им просто неприятно, если кто-нибудь из людей слишком уж счастлив и удачлив, и они будут причинять ему всяческое зло. Представители более утонченной богословской мысли (в первую очередь дельфийское жречество) старались бороться с этим примитивным представлением. Каждый случай, когда на благоденствующего дотоле человека обрушивалось горе, они стремились трактовать как проявление воздаяния – за деяния или самого этого человека, или, в крайнем случае, его предков.

В 546 г. до н. э. царь Лидии Крез пошел войной на своего соседа – персидского владыку Кира, но был наголову разгромлен, потерял свое царство и сам попал в плен. В Дельфы поступил запрос: почему же благочестивого и богобоязненного лидийского монарха постигла такая злая судьба? Ведь он с огромным пиететом относился к Дельфийскому святилищу, украшал его щедрыми дарами, согласовывал каждый свой шаг с мнением тамошних жрецов. Даже перед тем, как начать войну с персами, он консультировался в Дельфах и получил там «добро».

Из священного города Аполлона пришел следующий ответ: да, Крез лично не совершил ничего дурного. Но он был наказан во искупление вины своего прапрадеда Гигеса, который незаконно захватил власть в Лидии, убив предыдущего царя. Боги пытались предотвратить кару, которая должна была обрушиться на Креза, но у них ничего не получилось: отвратить веление Рока даже боги не властны.

Итак, потомок платит за преступление предка. В очередной раз перед нами встает идея коллективной ответственности. Из сказанного, кстати, вытекает определенный «глобализм» древнегреческого правосознания. В сущности, любое правонарушение воспринималось во всей совокупности его космических последствий. Даже незначительное отклонение от принципа «дике» было, как считалось, чревато подрывом той самой мировой гармонии, наносило ущерб нормальным отношениям между людьми и сверхъестественными силами, в общем, угрожало не только непосредственно пострадавшим индивидам, но и всему обществу.

Право, как видим, было теснейшим образом связано с религией, по сути дела, еще не отграничено от нее. Если впоследствии римляне четко отделили друг от друга светское право (юс) и право сакральное (фас), то у греков ничего подобного не было. В правовой сфере бок о бок действовали писаные законы, принятые органами государственной власти, и законы неписаные – ритуальные обычаи, шедшие от глубокой древности, которые, по словам Лисия, «отменить никто еще не был властен, против которых никто не осмеливался возражать, автора которых и сами они (жрецы —) не знают»[274].