Появившись в столице в июле 1791 года, генерал-аншеф решил вытащить Наташу из дворца под тем предлогом, что желает ее видеть подле себя. Екатерина, хотя и с видимым неудовольствием, позволила ему забрать дочь — в этом поступке заметно было пренебрежительное отношение полководца к высшему свету. Затем Суворов вызвал из вологодской деревни сестру Марию Васильевну Олешеву и поместил с ней дочь в собственном доме на Итальянской улице. Он уже тогда задумал выдать Наташу замуж. К этому времени она была вполне богатой невестой: по духовной Суворов завещал ей все приобретенные имения, восемьсот тридцать четыре души крестьян мужского пола, «такоже все наличные деньги, сколько числом явится».

В женихах — и с громкими фамилиями — у Суворочки недостатка не было. Генерал-аншеф, разумеется, сам приступает к выбору будущего зятя, взвешивает все «за» и «против», прикидывает и отвергает. Первым кандидатом был сын президента Военной коллегии графа Н. И. Салтыкова — Дмитрий. Могло показаться, что союз этот для честолюбивого Суворова обещал выгоды, и немалые. Однако служебные дела генерал-аншеф не собирался брать тут в расчет и даже опасался, что родственные отношения с Салтыковым, напротив, свяжут его. К тому же жених казался ему слишком молодым, да и неказистым — «подслепым», «кривым». Таким образом, претендент на руку Натальи Александровны был быстро забракован.

Другого соискателя руки Наташи — грузинского царевича Мириана — вскоре заслонил молодой князь Сергей Николаевич Долгоруков, появившийся в Финляндии якобы «по склонности к военной науке». Суворову он сперва понравился: «не богат — не мот, молод — чиновен, ряб — благонравен». Однако Хвостов, с осторожной настойчивостью влиявший на своего великого родственника, отговаривает его от поспешного шага, упоминает о свойстве Долгорукова с графом Салтыковым. Последнее обстоятельство подействовало на впечатлительного Суворова, который заколебался и со временем исключил овсе Долгорукова из числа претендентов.

Пока дочь не пристроена, великий полководец страшится предпринимать что-либо рискованное, вроде отставки или заграничной службы: «Наташа правит моею судьбою, скоро ее замуж: дотоле левая моя сторона вскрыта».

Здесь, в далекой Финляндии, многие события видятся обиженному генерал-аншефу искаженно. 28 июня 1791 года князь Репнин разгромил семидесятитысячную турецкую армию при Мачине, вынудив противника просить перемирия. Однако победа Репнина представляется Суворову сомнительной. Он считает, что турок было всего пятнадцать тысяч, именуя остальных «привидениями». Хвостов получает его эпиграмму на Репнина, якобы «перевод с английского»:

Оставших гений всех предтекших пораженьев

Пятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил.

Герой ударил в них, в фагот свой возопил!

Здесь сам визирь и с ним сто тысяч привиденьев.

— Безумен Мачинский, как жаба против быка в сравнении Рымника, — горячился Суворов, вспоминая басню о быке и лягушке.

Его мучило то, что другим было предоставлено победоносно завершить войну с Турцией. 21 июня войска Гудовича штурмом взяли сильную крепость на Черноморском побережье Кавказа Анапу. 31 июля Ф. Ф. Ушаков наголову разбил турецкий флот под началом капудан-паши Саит-Али у мыса Калиакрии. Турки спешили договориться с Репниным о предварительных условиях мира. Потемкин опоздал к подписанию этого соглашения и бурно упрекал Репнина в излишней торопливости и уступчивости. Светлейший перенес дальнейшее обсуждение в Яссы, надеясь наверстать упущенное, но не довел дела до конца. Болезнь, которая давала о себе знать уже в Петербурге, усилилась. Предчувствуя близкую смерть и желая встретить ее «в своем Николаеве», Потемкин покинул 5 октября 1791 года Яссы, но, отъехав тридцать восемь верст, почувствовал, что не выдержит пути. Он велел вынести себя из кареты, ему расстелили плащ, и близ дороги, прямо в степи он скончался.

— Великий человек и человек великий: велик умом, велик и ростом, — отозвался на его смерть Суворов. — Не похож на того высокого французского посла в Лондоне, о котором канцлер Бакон сказал, что чердак обыкновенно худо меблируют.

Он метко передал противоречивость потемкинской натуры в эпиграмме — пародии на торжественные державинские «Хоры», написанные для праздника 1791 года в Петербурге:

Одной рукой он в шахматы играет.

Другой рукою он народы покоряет.

Одной ногой разит он друга и врага,

Другою топчет он вселенны берега.

С кончиной Потемкина врагов у Суворова не поубавилось. «Стоглавная скотина» — придворная клика не упускала случая ошельмовать старого полководца, распространяя против него небылицы. «Царь жалует, псарь не жалует», — повторял генерал-аншеф, ведя настоящую войну с придворными. «Для двора потребны три качества, — пишет он Хвостову, — смелость, гибкость и вероломство».

Петербург жалит, Финляндия торопит. Дело, порученное Екатериной II Суворову, оказалось на поверку весьма каверзным, требовало дотошности, вникания в сложные сметы, денежную отчетность, запутанную бухгалтерию. Финляндская дивизия была приведена в жалкое состояние нездоровым климатом, небрежением командиров, отсутствием необходимых бытовых условий. Кроме того, в эту дивизию отсылались за всякого брода провинности штрафники из гвардии и других частей. Надо ли удивляться тому, что в дивизии процветало дезертирство!

Суворов начал сначала: с оздоровления быта солдат.

Приказы его были недвусмысленно строги: «За нерадение в точном блюдении солдатского здоровья начальник строго наказан будет». Он составил и объявил в войсках правила, обязательные для каждого подчиненного и предусматривающие все мелочи армейской гигиены:

«— Потному не садиться за кашу; особливо не ложиться отдыхать, а прежде разгуляться и просохнуть.

—      Как скоро варево поспело, ту же минуту в пищу; ленивого гнать.

—      На лихорадку, понос и горячку — голод, на цингу — табак. Кто чистит желудок рвотным, слабительным, проносным, тому день — голод.

—      Солдатское слабительное — ревень и корень коньевого щавелю тоже.

—      Предосторожности по климату: капуста, хрен, табак, летние травы; ягоды же в свое время, спелые, в умеренности, кому здоровы.

—      Медицинские чины, от вышнего до нижнего, имеют право каждый день мне доносить на неберегущих солдатское здоровье разного звания начальников, кои его наставлениям послушны не будут, а в таком случае тот за нерадение подвергнется моему взысканию».

Солдаты, уроженцы других губерний, попадая в болотистые и холодные края, хворали зимой скорбутом-цингою, весной и осенью — лихорадками, летом страдали от поносов. Госпитальная прислуга отличалась крайней невежественностью, квалифицированных врачей было очень мало. В год умирало в дивизии до тысячи человек, а при предшественнике Суворова в один день скончалось пятьсот. Начальники и подрядчики наживались на мертвецах, продолжая числить их в списках. Из сорока четырех тысяч подчиненных Суворову солдат одно время в строю оставалось только двадцать шесть тысяч. Великий полководец, однако, хорошо представлял себе все возможные злоупотребления еще со