4 Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно?

5 Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего.

Гл. 7. Евангелия от Матфея

А: Эти стихи, скорее, можно назвать комментарием к сторке из «Отче наш»: «и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Итак, что же это за суд, которым Христос советует нам не судить? Это всегда не что иное, как мера нашего отчуждения от другого человека, потому что любое осуждение имеет своей первоначальной интенцией посыл «я-то не такой, никогда таким не был и никогда не буду». Отчуждение от другого возникает через его осуждение.

У: Мне кажется, что возникает его отсечение от источника в нашем восприятии.

А: Именно так. Мне как-то приснился сон про деревенского котенка, которого я очень не любил. Больше всего мне не нравилось, что он жил у нас. И вот во сне я держу его за задние лапы, а он всячески извивается, стремясь меня укусить. И я подхожу к колодцу, очень темному и глубокому, почти бездонному, и бросаю его туда. Он летит вниз, но звука его падения не слышно, потому что колодец очень глубокий. И в этот миг мир вокруг меня становится темнее – как будто я надел темные очки. И я понимаю, что я отделил от самого себя кусочек души, которая была и в этом живом существе – своей неприязнью к нему, своим желанием ему смерти я произвел это отчуждение. Оно носит совершенно объективный характер, и кармически его никак невозможно устранить, за исключением одного-единственного способа: я должен буду пройти через те же страдания, что и он, и только пройдя через них, я смогу вернуть ту часть, тот кусочек самого себя, который я выбросил в этот колодец. И мою душу наполняет глубочайшая печаль, переходящая в отчаяние. И когда я понимаю, что это сон, мир сразу начинает светлеть. Вот такой урок послал мне Господь: я пережил и затемнение мира, и его обратное высветление.

Когда мы испытываем к кому-либо неприязнь, то мы всегда испытываем ее к какому-то кусочку самого себя, к частичке своей собственной души, в которой живет представительство того, кто нам так неприятен. В действительности мы никогда не испытываем неприязнь и отчуждение к человеку за пределами своей души. Мы всегда делаем это по отношению к самим себе, потому что внутри нас живет все человечество, весь мир и вся Вселенная, даже те ее сферы и области, о которых мы ничего не знаем. Все это есть в каждом из нас. Поэтому нельзя не только творить зло, но даже испытывать отчуждение и неприязнь. Когда мы чувствуем это по отношению к другому, мы тем самым себя от него отделяем. Но его-то мы при этом отделяем только от себя, а себя – от всего остального. Вот в чем дело. Вот почему жертве всегда легче, чем агрессору. Мы перестаем видеть в другом своего брата, мы входим в грех отчуждения и гордыни, утверждая, что никогда не поступим так, как он. Помните, что было с Мотовиловым, служкой Серафима Саровского? Он читал книжку про одержимых бесами и во время чтения подумал: вот со мной такого точно бы никогда не произошло. И на следующий день это случилось, и бес обуял его и мучил тридцать лет. Мы не умаляемся до уровня тех, кого осуждаем, а значит возвеличиваем себя до своего. В этом суде разрастается и пестуется наша гордыня. Другой смысл, содержащийся в этих строках, может быть, не так космически-фундаментален, но зато практически очень важен. В чем он заключается? Для того, чтобы его увидеть, нужно вспомнить как анимус[48], эта женская страсть к назиданиям и нравоучениям, любит нас поучать. От этого когда-нибудь был толк?

Д: Никогда.

А: Можно тысячу раз указывать на «сучок в глазе брата твоего», но ни одно из этих указаний не сработает или сработает так, что этот «сучок» станет еще больше. Это предельно точное описание эгового механизма реакции на отчужденную критику.

Если подводить итог, то можно сказать, что 3-ий, 4-ый и 5-ый стихи основываются на знании как минимум двух психологических механизмов плюс, разумеется, глубокой связи между ними.

Первый механизм, уже упоминавшийся нами, заключается в том, что когда мы указываем на «сучок в глазу брата» с раздражением, самоутверждением, неприязнью – в общем, без любви, то «брат» наш – увы! – не слышит нашу критику, как бы конструктивна она ни была, а слышит только наши раздражение и неприязнь, тут же благополучно списывая на них весь наш критический пыл и пафос. И таким образом, до «брата» ничего не донести – он защищен от нашей критики нашими же эмоциями.

Второй механизм – это, конечно, проекция. Так уж мы устроены, что, увы, очень любим критиковать в других то, что в себе предпочитаем не замечать. И чем больше нам не хочется замечать в себе какое-то качество, тем с большим ожесточением мы набрасывается на это качество в других.

Теперь о связи этих двух механизмов. Не замечая недостатков в себе, мы очень эгово выговариваем – через упрек, агрессию – за эти же недостатки другому. Разумеется, при таких условиях ожидать энтузиазма ближнего по поводу рефлексии на «сучок» не приходится.

Если погружаться в это созерцание еще глубже, то обнаружится, что, не принимая чего-то в себе, мы и в другом сможем увидеть не принимаемое нами качество только оценочно, внешне и поверхностно, проецируя на другого качества сознательной зловредности и демонической порочности (Да он просто подлец и всегда таким был!). Так происходит потому, что, не видя этого качества в себе, мы не можем взглянуть на него же в другом – изнутри, сострадательно, как на слепое пятно, которое человеку увидеть так же больно и неприятно, как и всем нам. И естественно, мы не можем помочь другому преодолеть свою боль и найти в своей душе мужество взглянуть на имеющееся слепое пятно, так как сами этим никогда не занимались и элементарно не имеем соответствующего опыта, чтобы поделиться с ним и попытаться его передать. Поэтому наш ближний чувствует, что если он признает то, на что мы указываем ему, самоутверждаясь, то он психологически проиграет, подчинится, низведет себя до роли попранного в наших глазах, но при этом ничего не получит взамен, так как самого главного знания – не знания того, что сучок есть, а знания, как его вынуть – у его надменного товарища по сансаре как раз и нет.

И наоборот, если наш «брат» чувствует, что мы разговариваем с ним на равных и обращаем его внимание на недостаток, который и в себе, по крайней мере, в прошлом, признали, и что никто не собирается отторгать его и объявлять изгоем, в случае признания этого недостатка, то, конечно, позволить ему вынуть этот «сучок» (то есть убрать слепое пятно) из своего глаза «брату» нашему будет несравненно легче.

Если есть осуждение – значит, есть проекция. Если осуждения нет – значит, «бревно» проекции вынуто, и только тогда можно устранить «сучок» чужого недостатка. Это железное правило, и оно внутренне объединяет все стихи этого отрывка.