Отделавшись от не очень приятных сыскных дел, старый фельдмаршал, отправив еще вечером гонца к императору в Гостилицы, решил в ночь пойти походом на Петергоф с изрядным воинством: тремя батальонами морской пехоты и гарнизонных солдат, а также со спешно собранной с бору по сосенке кавалерией — двумя ротами драгун и ротой гусаров, и с полудюжиной пушек для поддержки. А морем должны были галеры с десантом отправиться…

«Красный кабачок»

Не заладился день с утра у Степана Злобина. Сначала лошадь копытом ступню отдавила, а затем он сам на себя котелок кипятка нечаянно вылил.

В полном расстройстве чувств Степан не подтянул подпругу, и, когда весь его эскадрон в атаку на измайловцев пошел, солдат вместе с седлом с лошади на полном скаку и сверзился, как мокрогубый рекрут. За что и получил нахлобучку от поручика.

Но страшным было другое — в дневном бою гвардеец штыком заколол друга старого, и потому не мог себя простить Степан. Винил себя в погибели Феди Мокшина — ведь его место в строю рядом было, мог бы прикрыть или палашом гвардейца рубануть. Но не судьба…

И ко второму бою, под Дьяконово, не успел. Только подошли, а там все закончилось. Помогли драгунам Румянцева разбежавшихся гвардейцев ловить да веревками связывать. А потом четыре эскадрона полка в разные стороны веером направили, от Ораниенбаума до «Красного кабачка». В последнее место ему доля выпала ехать. Отряд немалый — два десятка голштинских драгун, и от эскадрона три десятка. Шли победно, кто ж знал, что их ждет…

У трактира застали две кареты и три десятка конногвардейцев в красных супервестах с нашитыми Андреевскими звездами. Такую форму Степан ранее видел на лейб-кампанцах, но они-то упразднены императором были, что все прекрасно знали. Поручик и решил посмотреть это чудо вблизи, и подъехали к ним на пистолетный выстрел.

Вот тут-то все и разъяснилось — это оказались кавалергарды из конвоя императрицы, и голштинцы немедленно обнажили палаши и устремились в атаку. За ними поскакали и драгуны его капральства, ну и Степан вместе с ними. Началась стрельба…

Как он в трактир попал, Степан плохо помнил — после удара палашом по многострадальной голове вряд ли что припомнишь. Но одно было ясным драгуну — его отряд вырубили подчистую, а оставшиеся в живых попытались укрепиться в здании. Да здесь все и погибли.

Кавалергардов больше сотни оказалось, и на втором этаже еще десятка два — они и ударили в спину драгунам. Только Степану повезло — он отполз за лестницу, а служанка с испуганными глазами пожалела солдата — набросила на него дерюгу да лавку тяжелую надвинула. Вот так и уцелел Степан и сейчас тихо лежал и мог только слушать.

— Ваше величество, вам надо подняться наверх…

— Нет, мой поручик, — женский голос с немецким акцентом твердо отрезал, — я хочу знать правда. Я слышала, о чем вы говорили меж собой, и я хочу спросить — это есть правда?

— Да, ваше величество, — мужской голос ответил не менее твердо. — Ваш сын, наследник престола Павел Петрович, убит картечью на набережной. Я не мог унести его тело — матросы начали высадку. Простите, государыня…

— Уйдите все! — затопали ботфорты, чуть скрипнула дверь, и плач, тихий женский плач.

— Като, Като! Не все потеряно. Императора сегодня отравят, и мы будем спасены. А ты так и останешься императрицей! — а это раздался другой женский голос, и Степан похолодел — только сейчас несчастный драгун осознал, в какую скверную передрягу он попал. Если его обнаружат, то глотку сразу перережут — подобные секреты для чужих ушей не предназначаются.

— А что гвардия разгромлена, то ничего страшного. Нам надо в Петергоф ехать, немедленно. Там Григорий, он защитит до утра…

— Наследник же погиб…

— У тебя второй сын есть. Придумаем что-нибудь. Сенаторы что угодно признают, лишь бы от Миниха избавиться. Едем быстрее, Като!

— Да, да, едем…

Под пыльной дерюгой Степан пролежал больше часа, почти потеряв сознание. Но вот кто-то ее откинул, и драгун глотнул свежего воздуха всей грудью. Над ним склонился хозяин.

— Служивый! Я тебе лошадь заседлал. Скачи в Гостилицы, предупреди государя-батюшку, что его супруга в Петергофе намерена спрятаться. Скачи, служивый, я тебе в сумку еды и вина положил. И палаш тебе привесил. Все передай в точности. Я императору Петру Федоровичу верный раб…

Гостилицы

Оставив верного Нарцисса в надежных казачьих руках, Петр поднялся к себе в опочивальню, где его ждали знакомые женские фигурки в крайне легкомысленных пеньюарах — розовом и белом.

И щедро накрытый к ужину столик, на этот раз украшенный тремя бутылками французского вина. Петр понятия не имел ни о его названии, ни о его крепости, но доверился заверению лейб-медика, что вино отличное и дам свалит с ног стопроцентно.

Этот коварный замысел должен был освободить Петра от исполнения постельных обязанностей, но под предлогом благовидным. Что делать, если не лежала у него к ним душа, а от слова отказаться нельзя — ибо всем известно, что оно дороже алмазов должно цениться. Вот и пришлось к плану такому прибегнуть, коварному…

Петр собственноручно налил фрейлинам в большие бокалы вина и, исходя из принципа — «Ты царя уважаешь?! Тогда пей!», влил в них немало, грамм по триста. Сам лишь ветчины чуть поел, а дамы уговорили еще по бокалу, и их стало потихоньку развозить.

Но тут в раскрытое окно донеслись отчаянные крики казаков:

— Митрофана и Кузьму в баню на помощь — арап отмываться не хочет, кусается, паршивец!

Петр заржал, громко засмеялись и дамы. Веселье только вошло в разгар, как адъютант открыл дверь и доложил:

— Из Нарвы гонец. Прибыл из Кронштадта с письмом от графини Елизаветы Романовны Воронцовой.

Вскочивший было Петр — он с нетерпением ждал письма от Миниха, с нескрываемым огорчением сел и махнул рукой:

— Письмо давай, а гонца попозже приму.

Адъютант тут же вручил ему в руки письмо и другое протянул, свернутое трубочкой. Петр собственноручно вскрыл письмо, но читать не стал, а передал Наталье:

— Читай письмо с выражением, узнаем, что толстуха нам пишет. Соскучились по ней изрядно, — и все засмеялись.

Фрейлина постаралась и с самыми похабными жестами и примечаниями так прочитала письмо, что Петр чуть не помер от смеха. Ничего интересного не было — обычный женский треп с соплями, любовь-морковь.

Самое интересное промелькнуло в конце — сестра Лизы, княгиня Катя Дашкова, передала ей письмо императрицы Екатерины для вручения в руки царственному супругу, то есть ему. Петр захихикал и сделал фрейлине нетерпеливый знак — читай и это послание.

Наталья вытащила письмо из футляра, то было свернуто трубочкой и без печати, и с такими же ужимками прочитала. Петр продолжал веселиться — Катька униженно просила мира. Молила его и клялась, что не виновата она, верной женой будет, хоть по пять раз на дню согласна зачинать ребенка, как с Лизой. И против Лизы супруга не возражает — живи, государь, как в гареме, только прости меня, несчастную…