— Как же здорово, — сказала она, — ощущать себя сильной. Ощущать себя невозмутимой, крепкой. Когда все тебе под силу.

— Все это так. Но не насилуй себя. Актерское ремесло — дело шаткое. Тут бывают взлеты и падения. Если ты сумеешь переступить через свои падения, вот тогда можно будет сказать, что ты сильная.

— Наверное, вы правы.

Мерри сидела у него в кабинете. Он сам попросил заехать. Она не была у него с того ужасного дня, когда он разговаривал с Тони по телефону. Она не могла понять, сознательно или нет Джеггерс устраивал ее дела так, чтобы ей не надо было приезжать сюда. Она решила, что, должно быть, он слишком тактичен и делал так сознательно. Что ж, он очень умный и тонкий человек. И добрый. Надо же, даже об этом подумал!

— Ну, как теперь ты себя ощущаешь? — спросил он.

— Все замечательно.

— Отлично. У меня к тебе дело.

— Надеюсь, не особенно неприятное?

— Нет, новость хорошая. Но и для хороших новостей нужна сила духа.

— Давайте посмотрим, есть ли она у меня.

Речь шла о комедии Гарри Клайнсингера.

— Ты знаешь Клайнсингера? — спросил Джеггерс.

— Он режиссер из Голливуда. Он… Ну, я не могу назвать все картины, которые он поставил, но их, должно быть, десятки.

— Правильно. И он один из лучших режиссеров для актрис. Вот почему я им и занялся. Я еще не читал сценарий. Сценарий еще даже не готов, но это неважно. Какой бы ни был сценарий, если за дело берется Клайнсингер, ты будешь иметь успех. А это нам и нужно.

Ему удалось добыть для нее выгодный контракт.

— Они платят сто тысяч за право участия в прибыли из расчета один процент от чистой прибыли. Однако в данном случае, скорее всею, чистой прибыли не будет. Такое случается редко.

— Как это так? Разве может не быть прибыли?

— Просто так они ведут свою бухгалтерию. За каждый доллар, который тратится на съемку фильма, они просят доллар и двадцать пять центов за прокат картины. Так они покрывают свои накладные расходы. Кроме того, двадцать семь с половиной процентов составляют собственные расходы кинокомпании на прокат. А теперь давай прикинем. Если съемки обходятся в один миллион, а она приносит доход в один миллион четыреста тысяч долларов, ты что же думаешь, прибыль составляет четыреста тысяч долларов?

— Да.

— Ничего подобного. Даже если на съемки картины затрачен ровно один миллион, все равно сумма затрат принимается за один миллион двести пятьдесят тысяч — добавляются те самые четверть доллара. А если учесть еще и двадцать семь с половиной процентов, то это будет… Давай для простоты допустим, что это двадцать пять… Это будет…

Он вытащил блокнот, почеркал в нем шариковой ручкой и объявил:

— Итого один миллион пятьсот шестьдесят две тысячи пятьсот долларов. Так что если картина принесла тебе доход в один миллион четыреста тысяч, чистых убытков будет сто шестьдесят две тысячи пятьсот долларов. Или что-то около этого.

— Но ведь тогда нет смысла снимать такую картину!

— Ничего подобного! Как ты думаешь, сколько надо будет уплатить налогов за сто шестьдесят две тысячи пятьсот долларов убытков?

— Ага, понятно.

— То-то и оно.

— Но тогда зачем мне оговаривать свое участие в чистой прибыли?

Он глубоко вздохнул, откинулся на спинку кресла и объяснил:

— Смысл в том, что потом мы можем говорить, что ты уже имела контракт с долей прибыли. Очень важно установить хорошую стартовую цену. Всем, кто занят в кинобизнесе, будет известна твоя стартовая цена. И при переговорах о втором фильме сумма контракта будет устанавливаться с учетом этой стартовой цены. Гораздо легче вести дела, когда у тебя уже есть один контракт в сто тысяч плюс процент с доли прибыли, чем просто сто тысяч. А потом, если картина действительно принесет прибыль, ты же получишь гораздо больше. И твоя следующая цена будет еще выше.

— Отлично, — сказала она. — Но как быть с пьесой?

— А что с пьесой? — спросил Джеггерс. — Ты будешь играть в пьесе все лето и осень. Если она еще будет идти в октябре, Клайнсингер тебя у них выкупит. Представляешь, как повысятся тогда твои ставки!

— Вас послушаешь — так это все очень просто!

— Это моя работа. Чтобы тебе все казалось просто.

— Спасибо! — сказала она.

— Не за что. Я ведь тоже получаю свой кусок.

— Я знаю, но все равно — спасибо.

— Не стоит. Контракт будет готов через несколько дней. Я вышлю тебе его на подпись.

У нее еще не прошла эйфория от пьесы, а тут уже открылась новая перспектива, которая казалась не только заманчивой, но и сулившей успех. Этот необычный бастион, за ворота которого она умудрилась проникнуть, оказался весьма надежным убежищем. Внешне ее жизнь текла обычным порядком. Мерри жила осторожно, старательно, не без выдумки, но как-то формально — примерно так же она воспроизводила реплики и жесты персонажей на сцене восемь раз в неделю. Но даже вне стен театра у нее было ощущение, что она движется по сцене. Связав себя обещанием уехать в октябре в Голливуд, она вдруг стала чувствовать себя в Нью-Йорке так же, как на предпремьерном прогоне в Нью-Хейвене. Теперь театральная студия казалась ей только тренировочной базой, испытательным полигоном. Она была слишком занята, чтобы томиться ожиданием. А может быть, она просто вела слишком напряженную жизнь и у нее не оставалось времени задумываться о посторонних вещах?

Каждый день она вставала в полдень, потом читала или гуляла в парке. Около четырех легко обедала, а к половине седьмого приезжала в театр. Домой она возвращалась в полночь настолько усталая, что не могла даже получить удовольствие от горячей ванны, баночки холодного йогурта и телепрограммы для полуночников, после которой шла спать. Ее жизнь была настолько насыщенной, что напоминала расписанные по часам будни в Мэзерской школе. И хотя здесь у нее не было даже свободной минутки, она все же чувствовала себя одиноко. Но вместе с тем — более спокойно.

Так она и жила, в постоянном напряжении, замечая, как бегут дни и недели только во время прогулок по парку, где трава зеленела, деревья одевались листвой и распускались цветы. Апрель сменился маем и наступившая жара возвестила о начале лета. Однажды, в конце мая, когда она пришла в театр на очередной спектакль, ей передали открытку от Хелен Фарнэм: «Дорогая Мерри, экзамены закончились. Летом я приезжаю в Нью-Йорк, где пробуду все лето. Давай встретимся. Когда ты получишь эту открытку, я уже буду в Дарьене. Позвони мне. Целую, Хелен».

Мерри обрадовалась. Она даже не дождалась конца представления и позвонила Хелен из театрального телефона-автомата. Они договорились встретиться на следующий же день. Мерри дала Хелен свой адрес и настояла, чтобы та приехала к ней сразу же, как окажется в Нью-Йорке. Потом извинилась, объяснив, что надо бежать гримироваться и одеваться к выходу, и попрощалась. Уже в конце первого акта Мерри пришла в голову мысль: как было бы здорово, если бы Хелен пожила немного с ней! В квартире вполне достаточно места для обеих. Она ведь помнила гостеприимство Фарнэмов, которым пользовалась все годы учебы в Мэзере. Она не только любила Хелен, но и могла ее спокойно выносить. Да и теперь ей не будет так одиноко. Вернутся добрые старые времена!