имперской инквизиции и смягчения наказаний. Документ подписали 400 представителей высшего и низшего дворянства, тем самым подтвердив, что настроены серьезно. Политическое противостояние обострилось 5 апреля 1566 года. Длинная вереница из двухсот дворян во главе с Хендриком ван Бредероде с большой помпой прошла от дворца графа Кулемборга в Брюсселе до дворца Куденберг, чтобы передать петицию наместникам. Многотысячная толпа восторженно приветствовала шествие на площади перед королевским дворцом.

Среди дворян, присоединившихся к процессии, был Понтус Пайен, юрист из Атрехта [169]. Его рассказ следует воспринимать с большой долей сомнения, поскольку впоследствии он выступил против «Компромисса дворян», однако он тем не менее остается свидетелем встречи недовольных с Маргаритой Пармской. По словам Пайена, Маргарита приняла уговоры с неохотой, после чего Бредероде еще раз потребовал от нее прекратить преследование еретиков. Наместница, по словам Пайена, смутилась, когда Бредероде позволил себе несколько «пикантных и озорных высказываний», и вскоре «госпожа… не могла сдержать слез, которые, как видно, текли по ее лицу». Когда Маргарита спросила мнение некоторых членов Государственного совета, включая Оранского и Эгмонта, они холодно отвечали, что «давно предвидели эти волнения».

Только Шарль де Берлемон, председатель Совета финансов, вспыхнул ярким багрянцем и воскликнул: «N’ayez pas peur, Madame, ce ne sont que des gueux! [170] Неужели вы не понимаете, что это за люди? Им не хватает ума, чтобы управлять своими владениями, а теперь они хотят объяснить королю и вашему высочеству, как следует управлять страной? Клянусь Господом Богом, Он знает, о чем я говорю, на их прошение следует ответить хорошей поркой, чтобы они скатились по ступеням дворца, в который вскарабкались». Это был длинный и, безусловно, мужественный ответ, но до сих пор неизвестно, действительно ли Шарль де Берлемон первым произнес ругательство «geuzen» – нищие. Однако несомненно, что передача петиции и сопутствующее обсуждение настолько накалили обстановку во время беседы, что действительно нашелся член Государственного совета, который попытался вслух унизить дворян, обозвав их нищими.

Два дня спустя Маргарита объявила, что невозможно ничего решить без согласия короля, но пообещала, что в ожидании ответа смягчит методы, которых придерживаются инквизиторы. Она отдала инквизиторам приказ «выполнять свои задачи незаметно, без помех, чтобы не давать поводов на них жаловаться». На пиру, который дворяне устроили во дворце графа Кулемборга, 300 присутствовавших вельмож часто поднимали тосты за пусть и временную капитуляцию наместницы. Кроме того, Понтус Пайен засвидетельствовал, как Хендрик ван Бредероде во всех красках передал возмущение Берлемона, который назвал «Компромисс дворян» «прекрасным и почтенным именем “гёзы”».

Бредероде заявил, что «гёз» – «не плохое слово, а почетный титул», который отныне будет с гордостью носить. Он поднял бокал и произнес легендарные слова: «Пью за здоровье гёзов. Да здравствуют гёзы». По словам Пайена, за тостом последовала «самая нелепая церемония, о которой я когда-либо слышал: человек, несший мешок для подаяний, взял в руку деревянный сосуд, посыпал вино солью и произнес французский стих, придуманный на месте: “С солью, хлебом и мешком для подаяния – ни за что и ни перед кем гёзы не уступают!”»

Заседания Государственного совета тем временем носили все более хаотичный характер. Оранский и Эгмонт пригрозили своим уходом, потому что до них дошли слухи, что при испанском дворе открыто говорят, будто два аристократа хотят совершить государственный переворот.

Также Оранского оскорбило, что король понизил его, благородного первого среди равных, до «еретика» из-за женитьбы на лютеранке Анне Саксонской «при всем честном народе».

Между тем наместница набралась храбрости, поскольку ходили слухи, что 50 000 кальвинистов движутся на Брюссель, чтобы захватить власть, и что кальвинисты направляются в Зеландию, чтобы помешать королю сойти на берег. Хотя то были пустые сплетни, Эгмонт в письме к Маргарите в июле 1566 года дал понять, что тем временем в Нидерландах соотношение сил стало не пять, а один к двенадцати: «Если Его Величество [Филипп] будет снисходителен, я думаю, что все можно исправить. То, что можно сдвинуть, должно быть сделано с сегодняшнего дня и до пятнадцатого числа. […] Но если Ее Высочество [Маргарита] из-за страха или в ожидании решения короля не решится действовать, все будет потеряно, религия и страна, с риском для других стран Его Величества».

Тем временем «Компромисс дворян» усилил давление и 30 июля вручил Маргарите вторую петицию с требованием не только полной свободы вероисповедания, но и передачи управления Нидерландами Оранскому, Эгмонту и Горну. Неделю спустя в Нидерландах, подобно взрыву осколочного снаряда, распространилось движение иконоборцев.

Иконоборчество

Еретики, которым прежде удавалось прорваться сквозь сети инквизиции, теперь скрывались за границей, где смогли создать новую сплоченную сеть из убежищ. Тем временем появился новый лидер: франко-швейцарский теолог и реформатор Жан Ковен, более известный как Жан Кальвин, который обосновался в Женеве. Карл осудил Кальвина в своем жестоком указе против ереси только в 1550 году, и его влияние запоздало распространилось в Нидерландах. Но кровавая гражданская война во Франции, разразившаяся между протестантами и католиками в 1562 году, ускорила события. Многие французские кальвинисты бежали в Южные Нидерланды, где организовали уединенные церкви, и таким образом кальвинизм закрепился в Нидерландах.

Проповедники приезжали в Нидерланды не только из Женевы, но и из Англии, Франции и Германии, чтобы распространять новую веру. Низшие социальные слои из-за огромной безработицы и нищеты, царивших в обществе, сильно увлеклись учением Кальвина.

Но и знати кальвинизм не был чужд, учение нашло путь во все социальные слои и переросло в широкое общественное движение. Среди прочих гентский дворянин-католик Маркус ван Верневейк, бюст которого до сих пор можно увидеть на фасаде Кайзерсхофа на площади Врейдагсмаркт, писал, что кальвинизм привлекал все больше и больше последователей и превратился в массовое движение.

С 1562 года в Нидерландах проводились подпольные собрания под открытым небом, называемые «проповедями у изгороди», поскольку их организовывали тайно за живыми изгородями и заборами. Они стали настолько популярны, что привлекали десятки тысяч верующих из дальних и ближних стран, которые ради присутствия на них порой проделывали путь длительностью в несколько дней. Властям не удавалось контролировать эти сходки. Так, по словам ван Верневейка, «офицеры и чиновники выстраивались у ворот города [Антверпена], чтобы записывать имена тех, кто шел на собрание. Однако наплыв оказался настолько велик, что записать их всех стало невозможно. Каждый выкрикивал имя и фамилию, говоря: “Запишите меня! Запишите!” – чтобы докричаться как можно быстрее. В конце концов чиновники осознали тщетность своих усилий и отказались от списков».

Тот факт, что многие последователи Кальвина отныне приносили на проповеди в Гааге еще и оружие, не ускользнул от властей.