– Он тоже полюбил тебя! – сказал Гектор.

Потом подхватил сына подмышки, подкинул чуть не до высокого свода коридора, вызвав этим восторженный визг малыша, поймал его и передал рабыне.

– Погуляй с ним, Эфра, пока мы будем трапезничать. Мы и так опаздываем. Ого! Слышите? Гонг! Это значит, что к трапезе уже все готово, и все уже там.

Миновав коридор, они вошли в большой зал Приамова дворца, разлившийся перед ними ослепительным светом и стройным пением кифар.

– И ты полагаешь, что выдержишь три-четыре часа в колеснице? Да тебя растрясет так, что к вечеру может снова начаться жар. Тебе этого хочется?

– Глупости! Мы поедем медленно, и не по тряской дороге, а по мощеным улицам. С чего быть жару? И я прекрасно себя чувствую!

– Вижу, что прекрасно! Потому что вчера вечером и сегодня утром я влил в тебя уйму всяких снадобий. Не воображай, что ты здоров – тебе еще лечиться и лечиться! Я прав, Ахилл?

Этот разговор происходил на одной из внутренних террас дворца. Когда закончился обед, Приам пригласил сыновей, жену и своего знаменитого гостя выпить вина на свежем воздухе. Ему хотелось, чтобы Ахилл отдохнул и пришел в себя после массы свалившихся на него впечатлений.

Действительно – и роскошь прекрасного зала, светлого, огромного, украшенного расписным сводом, опирающимся на два ряда каннелированных[34]колонн, по шестнадцать в каждом ряду, и изобилие стола – правда, не сравнимое с великолепием пиров в былое мирное время, но все же восхищающее разнообразием и тонкостью яств и вин – и множество людей, собравшихся в этот день, объявленный праздником, за трапезой… все это обрушилось на молодого базилевса, как густой сверкающий дождь. Он был до сих пор под впечатлением обеда – перед ним еще сверкали золото и серебро посуды, мелькали смуглые руки рабов и рабынь, с искусством фокусников меняющих блюда на огромном столе и разливающих вина из кувшинов с тонкими, как журавлиные шеи, горлышками. Он видел чинно восседающих на золоченых стульях мужчин и женщин – всю родню Приама, военачальников, приближенных, друзей...

Ему давно хотелось увидеть прекрасную Елену, и Ахилл увидел ее, более того: она сидела рядом с Парисом по другую сторону стола, как раз напротив его кресла. Но то ли облик Пентесилеи начисто вытеснил из его души способность восхищаться другими женщинами, то ли мучила мысль о том, что из-за сватовства к надменной спартанке погиб Патрокл, – так или иначе, но тонкая, неземная красота голубоглазой ахеянки не тронула его. Он даже подумал, что Андромаха, в своем наряде лесной нимфы, куда прекраснее златокудрой любимицы Афродиты...

Но особенно запомнились два лица: суховатое, надменное, скрытное лицо двоюродного брата Приама Анхиса и умное, тонкое, высокомерное лицо царского лекаря Кея. Он долго думал – кого ему напоминает этот перс. И к удивлению своему, сообразил, что больше всего Кей похож на... спартанского смутьяна Терсита. Даже не похож, нет... В них было что-то неуловимо общее: то ли эта скрытая за насмешливостью гордость, то ли быстрый, стремительный взгляд, который вдруг резко останавливался на чьем-то лице, своей остротой заставляя опускать глаза, то ли что-то еще... Внешнее сходство создавал, пожалуй, только шрам, как и у Терсита, косо перечертивший правую щеку.

Кей особенно заинтересовал Ахилла, и он обрадовался, когда тот, не ожидая приглашения Приама, последовал за ними на террасу и бесцеремонно уселся в одно из резных ореховых кресел. Между ним и Гектором тут же разгорелся спор, можно ли троянскому герою самому показать своему гостю дворец, а потом проехать с ним в колеснице по улицам Трои.

Когда царский лекарь неожиданно обратился к нему за поддержкой, ошарашив вопросом: «Я прав, Ахилл?», базилевс растерялся:

– Но... я же не лекарь, как ты, уважаемый Кей! – воскликнул он. – И как я могу судить о том, в чем ничего не понимаю?

– О! Это уже неоправданная скромность! – вскричал перс, хлопая в ладоши, как часто делал в порыве восторга или удивления, – Это ты-то не лекарь, богоравный? Да я бы в жизни не излечил такую рану! В жизни бы не излечил... Да-да, знаю, знаю: ты скажешь: это было не твое искусство, а действие волшебного снадобья. Но и его надо уметь применять, это первое. А второе – разве только этим ты спас Гектора? Все приемы лечения, пища, питье, которые ты ему давал, повязки, растирания, – все это проявление высокого искусства, и я горд тем, что общаюсь с тобой, учеником великого Хирона, о котором я слышал столько рассказов и преданий. Кстати, об этом снадобье мне тоже доводилось слышать – о нем ходят легенды. Скажи: у тебя не осталось ни капельки этого эликсира?

Ахилл с сожалением покачал головой:

– Увы! Я даже бутылку ополоснул, растворяя последние капли зелья, чтобы Гектор и их выпил. Я боялся, что не хватит. Гектору было еще очень плохо, и я...

– Это я тоже знаю! – тут глаза Кея вспыхнули, и лицо сразу стало другим – уже не насмешливым и не надменным. – Пожалуй, ты сам удивительнее этого снадобья, удивительнее своего учителя Хирона, удивительнее нас всех! Да не смотри на меня с таким гневом – можешь обижаться, я не боюсь твоего гнева. Именно тебя мне хотелось бы изучить – больше, чем всякие там зелья и рецепты, только вот изучать души я не умею... Это же нужно, чтобы в одном человеке соединилось одновременно столько дикости и дряни и столько совершенного, кристаллического неприятия зла! Между прочим, твои достоинства ведь одновременно и недостатки: они должны страшно мешать тебе и в конце концов могут тебя погубить.

– Не каркай, умнейший! – вмешался Гектор. – Раньше тебя погубит твой невыносимый язык.

– Пока я штопаю ваши раны, вправляю вывалившиеся кишки, заделываю проломленные черепа[35], сращиваю сломанные кости, – меня вряд ли что погубит! – усмехнулся лекарь. – Да, да, да, слышал, слышал – вы заключаете мир! Свято верю, что это случится, и великий Ахурамазда[36]будет на вашей стороне. Ну и что: через пару-другую лет вы обязательно затеете новую драку с кем-то еще... Надеюсь, не на двенадцать с лишним лет! Так или иначе, я здесь живу двадцать лет и без работы не сидел долго. Но вся наша болтовня началась с того, что я спросил великого Ахилла, можно ли, по его мнению, великому Гектору ехать с ним в колеснице по всему городу... Наш Гектор, прошу заметить, едва-едва встал на ноги!

– Гектор, а может быть, и правда, не надо? – спросил Ахилл.

– Я сам решаю! – уже почти резко ответил тот.

И, повернувшись к Кею, произнес по-персидски: