сделали для твоего будущего больше чем ты можешь себе представить, и пока просят взамен лишь чуточку внимания. Иди к ним и чудесно проведи время. Я бы напомнил тебе о необходимости вежливого поддержания бесед, легкого, едва заметного, но дарящего надежду флирта с их дочерями, и обязательного смеха над каждой, даже самой нелепейшей шуткой, но ты ведь и сам прекрасно все это знаешь? Ты умен, и мне нет нужды объяснять тебе эти основы основ. А теперь, иди, и не забывай сначала думать, и только потом действовать. Не опозорь меня.

Пальмонтский уважительно поклонился, послушно растворившись в толпе. Спор с Каламаджем был бы заранее проигрышной затеей. Он никогда не слышал, чтобы кто-то смог переспорить главу картеля, слишком уж тот был начитан и убедителен. Как правило никто и не пытался. По мере удаления юноши, ему послышалось ехидное блеянье Гедройца, едва не растворившееся в людском гомоне:

— Здорово вы сопляка обработали.

Аттикус сжал зубы, но виду не подал. Он и так все прекрасно понимал. У жирной свиньи были все основания для такой насмешки. Ничего, как только юноша станет князем, за такие слова любому наглецу придется ответить.

Не ведая куда бредет, Пальмонтский оказался в кругу престарелых архитекторов, обсуждавших нечто весьма заумное. Заметив будущего князя, джентльмены рассыпались десятками лестных поздравлений и пожеланий, совершенно позабыв о предмете своей беседы. Словестные бессмыслицы на удивление быстро сменились оживленным обсуждением политического курса княжества, и юноша был несказанно рад такому повороту. Проведя две трети своей жизни за учебниками по политологии, теологии и дипломатии, он чувствовал себя на просторах данной тематики как рыба в воде. Начни господа с ним дискуссию о науках точных, так пришлось бы Аттикусу срочно идти на попятную — изобилующие цифрами и формулами дисциплины никогда не давались парню.

Стоило юноше закончить одно обсуждение и вежливо откланяться, как он тут же попал в окружение десятка дорого одетых политиков. Среди них парень даже узнал несколько сенаторов, и оттого нутром напрягся, приготовившись умело уклонятся от каверзных вопросов и коварных просьб. Вопреки ожиданиям Аттикуса, политическая элита и словом не обмолвилась о будущем юноши, равно как и не стала у него чего-либо выспрашивать. Слегка полный сенатор, пахнущий горьковатым новомодным парфюмом, с упоением рассказывал о недавней рыбалке, где ему якобы удалось вытащить рыбный образчик весом не менее десяти килограмм. В разговоры о хобби активно включились его спутники, повествуя о коллекциях сигар лимитированного выпуска и необычных насекомых, раздобытых в тропических краях. Справедливости ради, предмет разговора действительно смог заинтересовать Пальмонтского. Едва сдерживая удивление, юноша слушал о необычных созданиях дальних стран и редких предметах экстравагантных коллекций. Но задержаться в обществе этих господ надолго он не мог — его обязанность, уделить внимание как можно большему числу гостей.

Для парня время шло необычайно медленно, тянулось как сильно загустевшая патока, едва-едва стекающая с мерной ложки. Одинаковые в своей манерности приветствия, безвкусные шутки, заезженные истории, — от общей праздности разговоров юношу начало воротить уже после первого часа, но мероприятие все никак не желало закругляться. Общее уныние слегка разбавил музыкальный ансамбль, прибывший в концертный зал. Заинтригованные этим сливки общества неспешно стекались в просторный, залитый искусственным светом зал, увлекая за собой Пальмонтского. Когда все заняли свои места и царивший до этого словестный шум утих, прибывшие музыканты начали свое выступление.

Ссохшийся и сильно облысевший дирижер задал тон представлению, вскинув вверх дирижерскую палку. Первым в игру включился самодовольного вида скрипач. Протяжно и меланхолично он обволакивал нотные ряды чувственными звуками. Резкий взмах палицей, и вектор композиции резко переменился, став интригующим и динамичным. К скрипачу подключился пианист, умело оживляя инструмент отменной игрой. В следствии к сотворению мелодии присоединилось несколько бандуристов, одна чудесная молодая особа с флейтой, и крайне энергичный трубадур, особенно успешно попадавший в такт композиции.

На первых парах, с момента как в игру вступил пианист, мелодия казалась рваной, но каждый новый инструмент все больше огранял ее звучание, придавая отдельным цикличным фрагментам плавность перехода, но в то же время в достаточной мере отделяя их друг от друга. Музыка словно повествовала о загадочном живом действе, что протекало где-то там за кулисами зала. Воображение само рисовало сказочные сюжеты геройств и невероятных приключений. Привыкшие к размеренному и предсказуемому звучанию мелодий гости завороженно слушали приглашенных артистов, не в силах оторваться от представления.

Да уж, в этот раз Каламадж определенно не пожалел денег на ансамбль, даже более того, сумел откопать поистине впечатляющий самородок мира музыкальных искусств. Аттикус с благодарностью оглянулся, уставившись на то место где как обычно гордо и своевольно восседал глава картеля, вот только увиденное слегка встревожило юношу. Джошуа сидел мрачнее тучи, из последних сил поддерживая на лице фальшивую улыбку, немигающим взглядом он смотрел куда-то сквозь сцену. Над ним грозно нависала незнакомая Пальмонтскому женщина, не весть что нашептывая наставнику юноши.

Необычайный облик гостьи сильно заинтриговал парня, ведь на празднестве не было больше никого, кто был бы одет подобным образом: темная накидка на манер платья обволакивала изящную фигуру черноволосой дамы, из-под нее проглядывали высокие кожаные сапоги, явно непредназначенные для праздничных церемоний; волосы, вопреки всем царившим в княжестве устоям моды были распущены, но особое внимание Аттикуса привлек именно макияж незнакомки — со своего места он сумел разглядеть угольно-черную помаду особы, контрастирующую с белым, словно обескровленным лицом.

Пальмонтского разрывало на части любопытство. Что столь необычная и не вписывающаяся в местный бомонд личность могла делать рядом с Каламаджем? И что более важно, что такого нужно было сказать его наставнику, чтобы настолько испортить тому настроение? За всю свою жизнь юноша видел Джошуа хмурым от силы три раза, каждый из которых не предвещал окружающим ничего хорошего.

Парень хотел было незамедлительно подойти к главе картеля, но вовремя опомнился — у него не было никакого морального права портить гостям представление своими блужданиями по очарованному музыкой залу. Аттикус уселся поудобнее, терпеливо дожидаясь конца выступления. Теперь и он, не находя себе места от беспокойства, не мог больше наслаждаться представлением, прямо как его наставник.

С трудом дождавшись антракта, юноша встал со своего места, засеменив к расположению главы. Вот только Джошуа на месте уже не оказалось, он покинул зал досрочно, вероятно, дело и вправду не терпело отлагательств. У пустующего, оббитого ажурной тканью кресла, подобно сторожевому псу куковал Олаф, периодически поглядывая на громадные настенные часы. Едва заприметив Аттикуса он загадочно оскалился, придав своему голосу противное шипение:

— О, мистер Пальмонтский! Устали от выступления? Ну и правильно, что толку слушать потуги