оскудели на добрые чувства, только возле церковки и оттаяли, и потекла жизнь, пускай и хлопотная, зато понятная молодому сердцу. Чуть ли не в каждом доме отыскалась берданка, а то и карабин, чаще короткоствольный, в давние леты отнятый у сынов страны Восходящего Солнца. Интересно, что и Марья Потехина, и на новом месте успевшая порадовать принесенными в подоле двойняшками, запросилась в сторожу. Ей говорят: «Твое ли дело, по лесам бегать? Ты лучше детей рожай». А она в ответ: «Я разве отказываюсь? Но посудите сами, молодняк уйдет в сторожу, с кем мне прикажете детишек строгать?» О, Марья, душа добрая, едва отговорили ее от неверного шага, обещая не забывать, наведываться. Впрочем, и в прежние леты не забывали про нее и люди постарше. Вон какую избу ей отгрохали! Да и так, по мелочи, то дров привезут Марье из лесу и сладят на подворье поленницу, то сенца помогут накосить и сметают зародик-другой. А почему бы и нет? Своя баба, хоть и с повернутой судьбой, ласковая, мухи не обидит. Нет, конечно, раньше ей доставалось от посельчанок за чудо-характер, не способный отказать и самому завалящему мужичонке, но со временем все пообвыклись, стерпелись, и уж никто про нее не скажет худого слова.

В прошлую седьмицу в верховьях Светлой замечены были чужие люди, и не с голыми руками, с разной железной рухлядью, про меж нее мужичий глаз углядел маленькие, по всему, не русские, драги. Долго не могли понять, как их сюда завезли? По реке за это время и лодчонка не проскальзывала. Впрочем, кое-кто слышал посреди ночи, обильно смоченной дождем, какой-то гул, рвущий низкое небо. Должно быть, приземлялись вертолеты.

Ну и поломали мужики головы на сходе! Был там и Митя-богомаз, правда, без отца Василия, а раньше все на пару хаживали, как бы связанные одной веревочкой: приболел батюшка, уж и с кровати не подымается, лежмя лежит и в потолок смотрит грустными глазами.

Спрашивали мужики у Мити-богомаза строго:

— Как теперь быть?

Митя не знал, что ответить. Он как бы подостыл в своем интересе к жизни, хотя это, наверное, не совсем так. Слава Богу, и Анюта, любезная женушка, проживала во здравии, не растратила сердечной доброты, и дочь росла, как приречная трава, легко и весело: абы солнце светило. Просто Митя стал мягче и в людях хотел бы видеть лишь поспешающее от Господней воли. И, надо сказать, это удавалось, иначе на душе не поселилось бы сладостное приятие земного мира, хотя и пребывающего во грехе, терзающем слабое сердце.

Изрек Митя-богомаз:

— Должно нам поступить так, как подскажет совесть.

Задумались мужики.

— Значит, надо засылать сторожу, — сказал староста. — Пущай хитро да с умом прощупают нечестивцев, не входя с ними в соприкосновение.

Никто не возразил, хотя на сердце у мужиков заныло. Так и сделали. А немного раньше вперед протолкалась бабка-повитуха, маленькая, сутуловатенькая, шустроногая, крикнула на удивление звонким голосом:

— Я согласна! Стойте, сыны, за отчую землю, как ваши деды под Москвой стояли! И будет вам за то уважение от крестьянского люда! — И тут же назад подалась, хваткая на всякое заделье; нынче она уже не скитается по чужим домам, у нее свой угол, там и принимает имеющих нужду в ней и лечит, как может; кое-кто в оселье стал называть ее фельдшером. То и ладно. От добра к добру тянется ниточка, иной раз и слабенькая, да попробуй оборви ее!

Затемно парни вышли из поселья, ведомые Тимохой Старцевым, широкогрудым мужиком, с узкими, острыми глазами; долго продирались сквозь колючие ветви боярышника, бредя чернотропьем, а нередко и по каменистому берегу. Река посверкивала тускло, поигривала слепой волной. Но вот увидели костры, а возле них людей в пятнистых куртках, чуть замедлили шаг и пошли дальше, сжимая в руках берданы и карабины. И тут услышали хрипатое, замешанное на удивлении и страхе:

— Кто такие? За каким лешим?!..

Тимоха обернулся на голос:

— Мы-то свои, а вы кто такие? Чего приперлись сюда?

Луна выкатилась из-за гольца, потеснила тьму, зацепилась белыми лучиками за ружейные стволы, и сказал укрытый за деревьями с еще пущим удивлением:

— О, да вы еще и с винтами?!

Что-то промелькнуло впереди, длинное, студенисто дрожащее, сходное с человеческой тенью, и тут же пропало, как если бы поглотилось мертвенно холодным лунным светом.

— К своим утекнул, — сказал Тимоха.

Немного не дойдя до большого, разложенного посреди полянки, ярко-желтого костра, парни встретились с теми, другими, и схлестнулись с ними в словесной перебранке, напряженно ждали, кто первым вскинет ружье и приветит недруга огненным боем. И, когда казалось, еще чуть-чуть и начнется противное человеческому естеству смертоубийство, которому потом едва ли отыщется оправдание, коль скоро на сердце не угасло от Божьей благодати, в стороне от столпившихся на поляне, за спинами ведомых злой волей, в полуверсте от них, неожиданно раздались частые винтовочные выстрелы. Все замерли. А потом раскололись, оттеснились друг от друга. И случилось то, что и должно было случиться: некрепкие духом, не по своей воле пришедшие в чужую землю, дрогнули и побежали кто куда… И вот уж возле костра остались лишь парни из новосветлянской сторожи, а к ним подходили, гогоча и постреливая, облитые лунным светом лесные ватажные люди — Тихон Воронов, Семка-бурят и глухонемой их сотоварищ.

— Не опоздали? — спросил, подойдя, Тишка, а не дождавшись ответа, продолжал с легкой насмешкой над теми ли, кто скрылся в лесу, побросав хозяйское добро, над парнями ли, до сих пор пребывающими в жестком оцепенении, над собой ли: — А я страсть как испугался, когда узнал, что сход послал вас в верховья Светлой. Благодарите Бога, что все кончилось без крови.

А мужикам в поселье он сказал сурово:

— Что же вы, не спросясь броду, полезли в воду? Там же волки. Но да ладно, авось поспею?..

И, оставив мужикам перемалывать собственное, теперь уже горестное недоумение, кинулся на выручку новосветлянской сторожи. Поспел!..

Секач после того, как разбежались все, кто был с ним в верховьях Светлой, еще какое-то время не страгивался с места, спрятавшись за толстым деревом. Он видел, как к парням подошел Тишка с сотоварищами, скрипнул зубами, когда понял, что их трое. Стало обидно, что артельные люди испугались такой малости и побежали, как псы, поджав хвост. А ведь среди тех, кто прилетел с ним на вертушке, нанятой хозяином, были мужики крепкие, прошедшие огонь и воду, не чета пацанве, что противостояла им. Впрочем, погодя он так не считал, вдруг почудилась в пацанве какая-то сила, дарованная землей-матерью; не так-то просто