Но детство осталось в далеком прошлом, и теперь опальный суперинтендант мог и был обязан решить эту задачу. Повернув в сторону Лэйк-стрит, он ускорил шаг. Если Наррэуэя не будет на месте, он потребует, чтобы сапожник послал за ним. По крайней мере, он выяснит, на чьей стороне его теперешний начальник, заставит его раскрыть карты. Терять ему было почти нечего, и если усилия Римуса увенчаются успехом, то и всем остальным тоже будет нечего терять.

Томас пересек улицу и прошел мимо мальчишки-газетчика, выкрикивавшего заголовки передовиц. В палате общин мистер Маккартни спрашивал, не помешает ли мирным гражданам конфликт между политическими партиями в Ирландии принять участие в голосовании и будет ли им обеспечена защита. В Париже анархист Равашоль был признан виновным и приговорен к смертной казни. В Америке мистер Гровер Кливленд был выдвинут кандидатом на пост президента от демократической партии.

На Лэйк-стрит полицейскому попался еще один газетчик, державший плакат, надпись на котором гласила, что Джеймс Сиссонс был убит в рамках осуществления заговора, имевшего целью разорить Спиталфилдс, и у полиции уже есть показания свидетелей, видевших в здании сахарного завода темноволосого человека с внешностью иностранца, которого она теперь разыскивает. Слово «еврей» не употреблялось, но вполне могло подразумеваться.

Питт зашел в мастерскую сапожника и сказал, что должен срочно встретиться с Виктором Наррэуэем. Ему было велено прийти через тридцать минут.

Когда он вернулся в указанное время, Наррэуэй уже был там. Он стоял посреди крошечной комнаты, словно с нетерпением ждал Томаса, пренебрегая всякими условностями.

– Итак? – спросил он, едва закрылась дверь.

Неожиданно Питт застыл в нерешительности. На ладонях у него выступил холодный пот, а сердце гулко забилось в груди. Казалось, глаза Виктора буравили его насквозь, и он никак не мог решить, стоит довериться этому человеку или нет.

– Вы что-то хотели мне сказать, Питт. Что же? – Голос сотрудника Особой службы прозвучал довольно резко. Может быть, он тоже боялся? Ему наверняка было известно о смерти Сиссонса, и он скорее всего понимал, с чем она связана. Даже если Наррэуэй принадлежал к «Узкому кругу», бунт не входил в его планы. Однако больше Питту обратиться было не к кому. Ему вспомнилась поговорка: если хочешь поужинать с дьяволом, нужно иметь длинную ложку. Он подумал о пяти женщинах из Уайтчепела и разъезжавшей там по ночам карете, пассажир которой разыскивал их, чтобы зверски убить. Было ли это действительно лучше, чем бунт или даже революция?

– Ради бога! – взорвался Наррэуэй. Его темные глаза сверкали, усталое лицо было бледным. – Если у вас есть что сказать, говорите! Мне дорого мое время.

На этот раз в его голосе отчетливо прозвучал страх. Он был тщательно замаскирован, но Питт чувствовал его, словно электрические разряды на поверхности кожи.

– Сиссонс был убит не так, как считает полиция, – сказал он наконец, собравшись с духом. После этих слов пути назад не было. – Это я нашел его, и в этот момент все выглядело как самоубийство. В правой руке был зажат пистолет, а рядом на столе лежало письмо, в котором говорилось, что он покончил с собой, поскольку разорился. А разорился потому, что ему отказались возвратить деньги, которые он дал в долг.

– Понятно. И где же это письмо? – спросил Наррэуэй совсем другим, гораздо более мягким тоном.

Внутри у Питта все похолодело.

– Я уничтожил его. – Он судорожно сглотнул. – И избавился от пистолета.

Говорить о письме Эдинетта и долговой расписке Томас не собирался.

– Почему? – негромко спросил Виктор.

– Потому что деньги он одолжил принцу Уэльскому, – ответил Питт.

– Так… ясно.

Наррэуэй потер ладонями лоб и сдвинул назад волосы. В этом усталом жесте выразилась вся глубина понимания, и он окончательно рассеял оболочку страха, покрывавшую Томаса. У бывшего суперинтенданта возникло странное ощущение, будто он оказался обнаженным и наконец стал самим собой.

Виктор сел и жестом пригласил сесть Питта.

– А что там насчет еврея, которого видели выходящим с завода?

Томас криво усмехнулся.

– Инспектор Харпер ищет козла отпущения – не столь значимого, как принц Уэльский.

Наррэуэй бросил на него быстрый взгляд.

– Не столь значимого?

Деваться было некуда.

– Для достижения его целей, – сказал Питт. – Харпер принадлежит к «Узкому кругу». Он ожидал смерти Сиссонса. Был готов выехать по вызову. Сразу заявил, что это самоубийство, и пытался обвинить меня в краже пистолета. И преуспел бы в этом, если б на мою сторону не встали Уолли Эдвардс и констебль Дженкинс. Уолли сказал, что Сиссонс не мог выстрелить в себя из-за старой травмы – у него не гнулись пальцы правой руки.

– Понятно. – В голосе Наррэуэя послышалась горечь. – Могу ли я сделать на этом основании вывод, что теперь вы доверяете мне? Или вы находитесь в столь отчаянном положении, что у вас просто нет выбора?

Его подчиненному не хотелось кривить душой. И наверное, Виктор все же заслуживал лучшего отношения.

– Не думаю, что вы хотите, чтобы в Ист-Энде разразился бунт, – ответил Томас. – И я действительно нахожусь в отчаянном положении.

В глазах Наррэуэя вспыхнули огоньки, а губы искривились в усмешке.

– Должен ли я благодарить вас хотя бы за это?

Питту хотелось рассказать ему об уайтчепелских убийствах и о том, что удалось узнать Римусу, но это требовало слишком большого доверия, в котором потом его шефу уже нельзя было бы отказать. Он слегка пожал плечами и промолчал.

– Вы можете позаботиться о том, чтобы полиция не обвинила невинного человека? – спросил он затем вместо ответа.

Наррэуэй коротко рассмеялся, и в этом смехе прозвучала горечь.

– Нет… Я не смогу помешать им, если они предъявят обвинение в убийстве Сиссонса какому-нибудь несчастному еврею, решив, что это избавит их от более серьезных проблем. – Он с такой силой прикусил губу, что на его лице появилась гримаса боли. – Но я попробую что-нибудь сделать. А теперь уходите отсюда и постарайтесь сделать что-нибудь сами. И еще.

– Да?

– Никому не рассказывайте о том, что вы сделали, – кого бы они ни арестовали. В любом случае они не поверят вам. Вы только сделаете хуже. Это не имеет ничего общего с правдой и связано с голодом, страхом и самосохранением, когда вам особо нечем поделиться.

– Я знаю, – сказал Питт.

Это было также связано с властью и политическими амбициями, хотелось добавить ему, но он не стал ничего говорить. Если Наррэуэй не знал этого, значит, время говорить ему еще не пришло, а если знал, в этом не было необходимости. Томас вышел из мастерской, не произнеся больше ни слова.

Никогда еще Питт не испытывал столь безысходного одиночества. Впервые за все время своей взрослой жизни он умышленно вышел за рамки закона. Разумеется, ему и прежде был знаком страх как физический, так и моральный, но не то раздвоение личности, которое он чувствовал сейчас. У него было ощущение, будто он чужой самому себе.