— Из твоих дружков, полагаю, — сказал он.

Селяне больше не оказывали сопротивления. Невероятный наш натиск застал их врасплох, и у них не было оружия либо умения защитить себя. Оставшихся в живых мы согнали на главную площадь деревушки, они стояли сбившись в кучу, перепуганные и понурые. То были непримечательные люди, типичные лесные жители. Среднего роста, со светлой кожей, но темными, почти черными волосами. Одеты бедно, в домотканую одежду из шерсти. И ни на ком никаких украшений, кроме простых оберегов на кожаных шнурках на шее. Это стало ясно после того, как варяги быстро обыскали каждого, ища чего-нибудь ценного, и ничего не нашли.

— Жалкий сброд. Не стоило и возиться, — посетовал Вермунд.

Я смотрел на пленников. Они же тупо смотрели в землю, понимая, что их ждет.

Ангантюр и мой заклятый враг Фрогейр, тот самый, которого я унизил, обыграв в кости, подошли к пленникам и стали разделять их на две толпы. В одну сторону они толкали мужчин и женщин постарше, детей помладше и всех, имевших какое-либо увечье или недостаток. Таковых оказалось больше, ибо у многих поселян лица были сильно попорчены оспой. Более годных — мужчин помоложе и детей старше восьми-девяти лет — оставили стоять на месте. Кроме одной матери, которая отчаянно рыдала, когда ее разлучили с ее ребенком, в этой группе почти не было женщин. Я не мог понять, отчего это так, когда варяги с нашей второй ладьи вышли на площадь. Перед собой они гнали, точно стадо гусей, женщин деревни. Я понял, что мы — Вермунд, Фрогейр и остальные — играли роль загонщиков. У варягов же со второго корабля хватило времени окружить деревню и ждать, когда мы вспугнем добычу. И вот истинная добыча, на которую мы охотились, попала прямиком в западню, на что Ивар и рассчитывал.

Всего изловили десятка два женщин. Волосы всклокочены, угрюмые лица исцарапаны ветками, кое у кого с синяками, и не менее поцарапанные руки, стянутые в запястьях кожаными ремнями — жалкое зрелище. Однако Вермунд, стоявший радом со мной, считал иначе.

— Неплохой улов, — хмыкнул он. — Отмыть их хорошенько, и за них дадут хорошие деньги.

Он подошел поближе, чтобы рассмотреть их. Женщины сгрудились, некоторые жалобно смотрели на своих детей, которых отвели в сторону. Другие стояли, опустив голову, так что спутанные волосы закрывали лицо. Вермунд же был явно не новичком в охоте на рабов — он переходил от одной женщины к другой, брал каждую за подбородок и закидывал ей голову, чтобы увидеть ее лицо и судить о ее достоинствах. Вдруг он испустил восторженное уханье:

— Ух ты! — и позвал: — Глянь-ка на это, Ивар.

Он схватил двух женщин за запястья и, вытащив их из толпы, заставил стать бок о бок перед нами. Судя по сложению, девушкам было лет шестнадцать, хотя бесформенные платья мешали определить их возраст точно, и головы они склонили так, что увидеть их лица было невозможно. Вермунд заставил их — подошел к девушкам сзади, взял их руки в свои и точно торговец на рынке, который выставляет напоказ свой лучший товар, оттянул их головы назад, и мы увидели их лица. Это были полные близнецы, и даже дорожки от слез не помешали понять, что они на редкость красивы. Я вспомнил, как подкупил Вермунда и Ангантюра парой куньих шкур, совершенно одинаковых. Теперь передо мной оказалось подобное: две девушки-рабыни превосходного качества, одна другой — пара. Товарищество Ивара обрело сокровище.

Мы не стали мешкать. Уже смеркалось.

— Назад, на корабли! — приказал Ивар. — У этих людей могут быть друзья, и я хотел бы оказаться подальше отсюда прежде, чем они соберутся напасть на нас.

Последние заклепки были прочно забиты в кандалы мужчин-рабов, и отход товарищества сопровождался плачем и воем впавших в отчаянье селян. Несколько женщинпленниц упали на землю, то ли потеряв сознание, то ли потому, что ноги не несли их прочь от их детей. Этих холопы подняли и понесли на руках. Один из пленников, отказавшийся тронуться с места, получил сильнейший удар мечом плашмя и поплелся, спотыкаясь, вперед. Большая часть наших пленников смиренно, шаркая ногами, двинулась из деревни.

Ивар поманил меня.

— Идем со мной, Торгильс, — сказал он. — Ты можешь понадобиться.

Он повел меня обратно в пустую деревню, на то место, где лежало тело шамана. Я решил, что он вернулся за своей секирой.

— Это такой же плащ, как у тебя, верно? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Это плащ нойды. Того, кого ты называешь колдуном. Хотя об этом племени я ничего не знаю. Эти люди совершенно не похожи на лопарей, среди которых я жил.

— Но если у этих людей есть колдун, значит, у них есть и бог. Разве не так?

— Похоже, что так, — сказал я.

— И если у них есть бог и колдун, это значит, что у них, наверняка, имеется святилище, где ему поклоняться, — Ивар огляделся, а потом спросил: — И если уж ты так много знаешь об этих нойдах, или как их там, подумай, где, по-твоему, может находиться это святилище?

Я растерялся. Я очень хотел ответить на вопрос Ивара, потому что, как и все, боялся его. Но деревня, на которую мы устроили набег, совсем не походила на стойбище саами. Этот лесной народ жил оседло, в то время как саами были кочевниками. Деревенское святилище могло быть где угодно, гдето поблизости, скрытое в лесу.

— Честное слово, понятия не имею, — ответил я, — но если подумать, то можно предположить, что нойда бежал именно к нему, либо чтобы укрыться, либо чтобы молить своего бога о помощи.

— Вот и я так думаю, — согласился Ивар и бодрой трусцой припустился к опушке темного леса в том направлении, куда бежал шаман.

Святилище оказалось на расстоянии меньшем, чем полет стрелы. Мы увидели его, как только миновав пашню, вошли в лес — высокая тесовая изгородь, посеревшая от времени, окружала священное место. Мы обошли кругом изгороди — всего не более тридцати шагов в окружности — ища вход, но не нашли. Я полагал, что Ивар просто пробьет изгородь, но он был осторожен.

— Не стоит слишком шуметь, — сказал он. — Времени у нас немного, селяне скоро соберут свое войско. Давай-ка, лезь, а тебе помогу.

Я оказался наверху изгороди и спрыгнул по другую сторону. Как я и ожидал, святилище было немудреным, подходящим для столь скромного поселения. Внутри была круглая площадка плотно убитой земли. В середине же стояло то, что поначалу я принял за толстое бревно, воткнутое в землю. Потом понял, что селяне поклоняются тому, что Pacca назвал бы сеидом, — обрубку дерева, в которое попала молния и оно приобрело очертания сидящего человека. Селяне увеличили сходство, вырезав очертания коленей, сложенных рук и выстругав сзади шею, чтобы подчеркнуть голову. Идол был очень, очень старым.

Я обнаружил засов, позволявший открыть часть изгороди, и впустил Ивара. Он подошел к идолу на расстояние вытянутой руки и остановился.

— Не такая уж бедная деревня, как казалось, — сказал он.

Он смотрел в простую деревянную миску, которую идол держал на коленях. В нее селяне клали свои приношения. Я тоже заглянул в миску, любопытствуя, чем они жертвовали. И вдруг у меня захватило дух. Голова закружилась. Не оттого, что я увидел какую-то страшную жертву, но от мучительных воспоминаний, ворвавшихся в мою голову, и она пошла кругом. Миска была наполовину наполнена серебряными монетами. Иные старые, истертые, неизвестно какие — они, должно быть, лежали здесь со времен пращуров. Но несколько монет сверху были еще свежи, и чеканку на них можно было легко разобрать. И на всех были те странные волнообразные письмена, какие я видел в свою бытность в Лондоне — в те дни, которых я никогда не забуду. В те дни, когда я впервые любился с Эльфгифу, а ее изящную шею украшало ожерелье из таких вот монет.