— Ты меня пугаешь… С тобой точно все в порядке? Мне кажется, тебе нехорошо…

— А как мне может быть хорошо? Я вот сижу, Музиля вашего читаю. И как раз по этому поводу еще одну отличную цитату нашел. Слушай:

«Мне нехорошо! — заявил он. Это была старая, укоренившаяся формула, означавшая, что ему хочется выпить рюмочку». Я рассмеялась. Действительно — про нас. Может, стоит все-таки сделать усилие, прочитать этого «Человека без свойств»?

— Не вздумай… я про рюмочку.

— Может, хоть закурить мне опять. Разрешаешь?

— Нет! Ни в коем случае. Слушай, а ты точно не…

— Точно не! Но только молчи! Не надо… ты понимаешь меня? Не надо… сейчас… Приедешь, тогда поговорим. Беспроводным образом.

— Ну так я приеду. Такси попробую вызвать…

— Только если у тебя есть спецталон на ночной вызов.

— Да валялся где-то, академический.

— А отца твоего точно можно теперь одного оставить?

— Можно. А вот тебя нельзя.

— В смысле? А, понял! О, это прекрасный смысл!

Я и не чаяла, что можно в наши дни в Москве в течение получаса ночью машину получить. Повезло. Где-то свободный таксист рядом оказался. А по пустому городу машина домчала меня за десять минут.

Я думала, что любовь снимет напряжение, но мы занимались ею слишком сосредоточенно, слишком старательно, умственно, не любили, а пытались получить терапевтический эффект. При этом присутствие Шебякина за стеной давило, приходилось разговаривать шепотом, и ласкать друга молча, и молча кончать. Главное было — не вскрикнуть в конце. Но потом стало легко. Саша лежал на боку, прижавшись ко мне, и нежно касался пальцем то подбородка, то уха, то губ. А я пыталась этот палец поцеловать, а он его отнимал в последний момент.

— Это такие салочки, — шепотом сказал он.

— А вообще, можно в принципе вот так всю жизнь лежать и любоваться… этим всем. И не надо больше ничего… Еще если трогать чуть-чуть разрешат… Во-от здесь… ну и тут совсем чуть-чуть. И вот там…

— Эту песню я уже слышала, — сказала я, уворачиваясь от его пальца. — Однако практика показыва…

Но тут он залепил мне рот поцелуем. И мы лениво, но чувственно, не спеша, стали целоваться, и уже начали потихоньку возбуждаться опять, как вдруг Саша оторвался от меня и сел в кровати. Как будто что-то вспомнил.

— Что такое? — спросила я. — Пост коитус омне анимал тристи? После акта любви каждый зверь печален?

— Мне в полночь звонила Лида, — шепотом сказал Саша. — Это заведующая секретариатом нашим. Сказала, в восемь утра начальство собирает всю мою группу для срочного совещания. А потом она не удержалась и говорит: по страшному секрету могу сообщить. Поймали предателя-то! Точно говорю: поймали. Только ты меня не выдавай, это должен быть сюрприз. Так что все, говорит, Санёк, готовь лацкан для ордена! Я пытался ее еще расспросить, но она испугалась, что и так наговорила лишнего. Попрощалась и повесила трубку. Я попробовал коллегам дозвониться, но никто трубку не взял. Наверно, спали уже. Так что вот я не знаю, что и думать. Кто может быть этот предатель? И какие-то предчувствия у меня нехорошие… Может, я сам себя поймал, а? В результате блестяще проведенной операции?

— Что ты такое говоришь, Саша, окстись!

Он вдруг вскочил, включил ночник, схватил со стола листок бумаги и начал быстро что-то на нем черкать.

Я сидела на кровати и любовалась им. Как-то это очень красиво у него получалось. Порывисто.

Я еще в тот момент не поняла ничего. Как это говорили в Отмененном Времени — не врубилась, вот как. Я вообще очень люблю их жаргон запретный. А Саша тем временем закончил свое черкание, протянул мне бумагу.

— На, смотри.

— Как же ты рисуешь здорово, — откликнулась я. — Мне действительно очень понравилось. — Что это у тебя тут? Змея, проглотившая свой хвост?

— Ага. Уроборос. Символ Вечного Возвращения. Вечного повторения событий. Нет начала и конца. А есть лишь бесконечный круг перерождений.

— Это про нашу страну… Мы ходим по кругу. Не можем вырваться. Вперед не движемся. Только по кругу. Глотаем свой хвост.

— Много у этого символа значений. Но последнее — капитан госбезопасности Ганкин, поймавший самого себя.

— Ладно, не шути так… дошутишься.

— Да какие уж тут шутки.

Помолчал, потом решился.

Сказал шепотом:

— Слушай. Попытаюсь объяснить тебе кое-что. Я тут сидел, думал, сводил концы с концами и кое-что, кажется, вырисовывается. Еще и некий Кирилл, бывший психиарт, мне много чего рассказал. Знаешь, что такое вербовка под чужим флагом? Не знаешь? О, есть же счастливчики, которые этого не знают! Живут себе, бутерброды жуют, по улицам ходят! И прекрас-но себя чувствуют… без всей этой гадости. Так вот. Берет шпион за жабры бедного обывателя, шантажом берет, деньгами или еще как. Но заставляет его думать, что работать тот будет, например, на английскую разведку. И тот старается, информацию в клюве приносит. Думает — для свободолюбивых англичан. Ан нет, как раз для свободо-не-любивых русских. Но объекту же об этом знать не обязательно, правда? И если попадется, то неприятности опять же у англичан будут. Красота! Но есть еще более изощренная форма. Допустим, был товарищ С. очень большим начальником. И завербовал он одну очень крупную общественную фигуру, всемирно известную.

Я в этом месте хотела возмутиться, что-то такое сказать про тон его. Но он зажал мне рот рукой, сказал:

— Молчи, мне тоже этот разговор нелегко дается, вот и ерничаю. Итак, товарищ С. завербовал товарища Ц. Но потом стал товарищ С. уже не просто большим начальником, а самым большим. А на его место пришел товарищ, назовем его условно С.-2. Которому тоже захотелось, естественно, поскорей подняться и занять место на самом верху. Которое пока занято. Которое надо освободить. Для этого разрабатывается целый комплекс самых разных мероприятий. Но одно из самых главных — дискредитировать товарища С., безмятежно восседающего пока на своем олимпе. И есть блестящий способ это сделать. Надо от его имени — ПОД ЧУЖИМ ФЛАГОМ — дать убийственное задание агенту — той самой крупной общественной фигуре. В переносном смысле пока убийственное. Приказать ему, чтобы он пришел на намечающуюся встречу с мировыми руководителями и заявил им, например: не надо нам больше предоставлять продовольственную помощь. Почему? А потому, что наше правительство использует ее как главный рычаг для своего тоталитарного управления. Распределение еды обеспечивает покорность несчастного населения. Да вы же знаете. Точно так было и у вас, в Северной Корее, пока еда у вас не кончилась. А вот когда она совсем закончилась, когда пришлось отменять карточки, вот тут и начались перемены. Которые принесли и свободу, и сытость, и возможность заниматься творчеством. Помогите нам тоже освободиться. Потому что нет уже сил больше терпеть.