От мстительного восторга Имруулькайс растопырил усы и вздыбил шерсть на лопатках:

– У меня племянник во дворце в хариме живет, представляешь? В виде парсидского кота выгуливается, жирняга такой стал, в дверь еле пролезает, да… Не то что ты, сиятельный князь, скелетина лежачая, он поперек тебя шире будет, мордой-то уж точно…

Кот принялся разгуливать туда-сюда, вздрагивая вздернутым вверх хвостом.

– Так вот, Хафс мой докладывал, что переполох случился неописуемый, все бегали как шпаренные кипятком собаки. Точнее, как безголовые курицы, потому что ни одно ихнее местное светило врачебной науки не опознало, откуда у халифа на шее два отпечатка клыков. Не дырки, а именно отпечатки. Синюшные такие. Ах, ты уже видел такие? Так чего я тогда в детали вникаю, я тогда сразу к сути перейду…

Джинн покосился в сторону неподвижно лежавшего Тарега. Нерегиль хотел пожать плечами, но получилось только поежиться. Имруулькайс чихнул и продолжил:

– В общем, суть такова, что с тех пор халифа как подменили: жену с дитем забросил, снова стал пить как тюрок, евнухи вокруг захороводились, понятное дело. Из столицы супругу он так и не отпустил, зато Кавсара у дружка обратно выкупил и теперь каждую ночь его… что не так?

Тарег сумел хлопнуть ладонью по полу и, тяжело дыша, закусил губу.

– Ах, это… Лежи, не трепыхайся! Лежи, я сказал! Внимательней слушать надо, Полдореа, я про Юмагас уже все сказал. Нет, не отпустил. Ее держат под стражей во Дворике Госпожи. Вместе с сыном. Почему под стражей? Вроде как она в немилости. Слуг ее всех казнили – месяц на площади перед воротами кровь лилась. Ко дворцу не подойти теперь – головы на пики насадили, а они на жаре разлагаются и воняют, от мух не продохнуть… а? Чего? Кого еще казнили? Да толпу народа, Полдореа, в столице жить стало страшно, во дворце все ходят, глаза боятся поднять – лютует халиф, змеем кусанный, сильно лютует…

Тарег прикрыл глаза и снова поежился.

– Ну чего, дальше рассказывать? Хорошо, рассказываю. С тех пор как аждахак его погрыз, халиф с рвением принялся снаряжать армию. Тридцатитысячное войско набрано и во главе с Али ибн Исой идет к границам Хорасана.

Кот припал на передние лапы и заглянул Тарегу в лицо:

– Эй, кокосина, ты меня слушаешь?

Нерегиль лежал с закрытыми глазами. Выслушав его мысленный ответ, джинн удовлетворенно кивнул и сел, обмотав лапы хвостом. И сообщил:

– А приказ у этого ибн Исы, ни больше ни меньше, бошки в Нишапуре всем пооткручивать, а аль-Мамуна доставить в столицу. Говорят, в обозе везут для этой важной цели серебряные оковы – халиф наш брата уважает и абы как принимать не хочет.

Не сумев сдержать то ли гнева, то ли возбуждения, Имруулькайс вскочил и снова забегал туда-сюда.

Рассказ он, тем не менее, продолжил:

– А вот матушку аль-Мамуна наш халиф в гости не ждет – ее он велел вместе с другими язычниками-огнепоклонниками по доброй старой традиции предков зарыть в землю вниз головой. Как вниз головой? Да вот так – вниз головой. А ногами вверх, чтоб из земли торчали. Все равно не понимаешь?.. Что-то ты в этой яме разумом вконец ослабел, Полдореа, где верх, где низ, понять не можешь… что значит метафор подпускаю? Излишне цветисто выражаюсь – я?!

От возмущения джинн даже мяукнул. И, поставив торчком уши, зашипел:

– Между прочим, я эти поля с ножками торчком и в коленках свесившись триста лет назад видел. Правоверные, как в Парс пришли, много таких полей за собой оставили, особенно возле храмов… цветисто я выражаюсь…

Прислушавшись к Тарегу, Имруулькайс опустил шерсть на загривке и кивнул:

– Ладно-ладно, прощаю тебя.

И принялся вылизываться – чтобы тут же поднять голову и спросить:

– Чего тебе еще? Ах, мы до сути так и не добрались? Действительно, что-то я завспоминался, извини.

Кот сложил вытянутую было вверх лапу и сел – в который раз. И сказал:

– Итак, суть. Суть, ваше сиятельство, такова, что в сегодняшней хутбе в Пятничной масджид провозгласили престолонаследником Мусу ибн Мухаммада ибн Умейя. Сыночка, тоисть, нашего халифа. Ему еще и полугода нет, вот что интересно. А аль-Мамуна объявили мятежником и злоумышленником, всяческими словами обозвали и объявили начисто лишенным не только царского титула, но и наместничества. Ах, и это не суть? А что же для тебя суть? Ах, кто командует войсками аль-Мамуна и какова их численность? Ну, раз ты спрашиваешь, это для меня тоже не секрет.

Джинн важно прилег на бок и начал размеренно, в такт речи, бить кончиком хвоста о камень пола:

– Три тысячи у них от силы. Командует молоденький такой парнишка-парс, из владетелей княжества Бушан. Где это? Да аккурат западнее Харата будет… Как зовут? Тахир ибн аль-Хусайн. Чего ты лыбишься? Хорошее имя? Почему? Ах, прадедушку его ты знал… Хороший полководец был, говоришь? Ну посмотрим, что у этого потомка славного рода под Реем получится…

Имруулькайс прислушался к мысленной речи Тарега:

– Ну этого я не знаю, извини. Знаю только, что никакой тяжелой конницы у Тахира нет. А див их знает, почему не двинули «Красных» и «Бессмертных». Те, как стояли под Тусом и Балхом, так и стоят…

Они некоторое время лежали друг напротив друга. Потом Имруулькайс поднял голову:

– Ну что, ты, я гляжу, спать собрался? Ну да, делать тут тебе особо больше нечего, я согласен. Ладно, спи, спи. Если эти выродки поесть принесут, я отгоню воробьев, чтоб не расклевали вчистую. Что, не жрать воробьев? Ну, раз ты просишь, я не буду, хотя, по правде говоря… ну ладно, ладно, замолкаю и тоже укладываюсь.

Перейдя Тарегу под бок, Имруулькайс смежил глаза. И мурлыкнул:

– Поурчать тебе, говоришь? Хорошо урчу, говоришь? Прааавильно говоришь, прааа-авильно… Спи, кокосина, спи.

Дождавшись, когда дыхание нерегиля выровняется, джинн тихо сказал – уже для самого себя:

– Спи, Полдореа. Авось о тебе вспомнит хоть кто-нибудь из этих ангельских засранцев и либо приберет… либо вытащит из мрака.

* * *

Наверху воробьи зачирикали как-то особенно оживленно, послышалось многочисленное фрррр, фррр бьющих крыльев. В колодец слетело несколько сброшенных при взлете соломин. Где-то далеко загрохотали засовы. Лязгнула железная решетка, которой хлопнули, закрывая. И снова скрип и грохот двери, за которой слышался топот множества ног. Воробьи с шумом вспорхнули, заметавшись над решеткой колодца.

В круглую башенную комнату заходили люди.

– Пожалуйте, пожалуйте, почтеннейшие, вот здесь он сидит, да проклянет его Всевышний… Вон, видите дыру в полу? Вот там этого врага веры и держат… Каменьями кидать, правда, запрещено, а то покалечите, нам с ним потом возиться. Можно ли это кинуть? Это можно. Проходите, почтеннейшие, проходите. И не бойтесь, он вам ничего не сделает. Присмирел наш упырь, не бросается более на правоверных. Повышибал ему Всевышний зубы в своей неизреченной мудрости, низверг, как в книгах сказано, на самое дно колодца, в пучину мрака, где только тьма и зубовный скрежет. Не шевелится, говорите? А может, не видно просто? Да чтоб ему и вправду сдохнуть, этому сыну прелюбодеяния… Эй, брат, дай-ка мне копье! Да зачем-зачем, ткнуть его в бочину… что? Знаю ли я, что случилось с Ханифом? Нет, не знаю… а что случилось-то? Ладно, потом послушаю. А вы, почтеннейшие, не задерживайтесь, не задерживайтесь, нечего тут особо смотреть, все одно там на дне темнота хоть глаз выколи и ничего не видать, кроме глазищ его, и то если он их открыть изволит. Не открывает? Ну и шайтан с ним, пусть лежит, как хочет. Выходите, правоверные, потешились, и будет – мне еще надо дверь закрыть. Ну, все вышли? Тогда закрываю.