— И я ничего этого не видел, — снова сказал Сменхкара.

— Мой царь, мы все видели, как ты удостоился царской милости. Тебе было всего пятнадцать лет. Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах? Ты знал и видел то, что царь хотел тебе показать.

Да, он видел роскошь, знал, как достаются привилегии, ласки.

Царь посвящал целые часы беседам с верховным жрецом Панезием, после которых он писал гимны Атону.

— Божественный царь, я не хочу оскорблять твою братскую любовь, но все это время царство разрушалось. Министры и я, мы пытались предотвратить всеобщее восстание. Мы выбивались из сил, чтобы избежать скорого конца. Теперь ты понимаешь, что, как только твой брат, божественный царь, умер, мы ждали, что его преемник крепко возьмет в свои руки жезл и цеп.

— Их унаследовала Нефертити.

— Она так же мало интересовалась делами царства, как и ее супруг, — заметил Тхуту. — Поэтому все надежды мы возлагали на тебя.

Наступила тишина. Царь и советник дошли до деликатных моментов истории трона.

— Ты был уверен, что правление Нефертити будет коротким, — сказал Сменхкара.

Тхуту с упреком посмотрел на Сменхкару.

— Поэтому ты так спокойно отреагировал на свое изгнание и принял меня у себя, — закончил Сменхкара.

Тхуту задумался над ответом, потом сказал:

— Мой царь, древние культы являются гарантией единства царства, а значит, его силы. Даже если бы отец Нефертити Ай был ее советником, то есть фактически регентом, она только продолжала бы опустошать царство. Она действительно признавала единственный культ — культ Атона. Ай не осмелился бы противостоять ей. Это была властная женщина: она вполне могла изгнать его из своего окружения, как изгнала тебя из твоих собственных апартаментов в Царском доме.

Сменхкара был согласен с этим.

— Ты знал о том, что ее собираются отравить, — сказал он. — Но я тебя не упрекаю.

— Это было неизбежно. Для царства так было лучше.

— Я так и понял.

Сменхкара слукавил. Нет, он ничего не понял. Нефертити и его возлюбленного брата убили во имя высших интересов, чтобы сохранить могущество царства.

Царь был ничем, или почти ничем, так — пустым местом, марионеткой. Царство было важнее царя. И его слуги не колеблясь преждевременно лишили жизни монарха, потому что его смерть могла спасти единство и могущество Двух Земель.

Убийство было законным.

Жестокость и ужас этого открытия будто парализовали Сменхкару.

Он вспомнил признания Пентью и Майи, одних из лучших чиновников. Они пожертвовали всем, всем, даже своими личными привязанностями, ради спасения царства.

Как он мог быть таким наивным? Слова Тхуту звучали у него в ушах: «Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах?» Там, где он видел только хитрость или слабость, жрецы, Хоремхеб, Майя, Пентью и другие, действовали по расчету.

Но Эхнатон тоже был наивным: он действительно считал себя царем и выбрал себе личного бога, в ущерб жрецам и всему народу.

Тхуту смотрел на молодого царя, откинувшегося на спинку кресла: напряженная поза, стеклянные глаза. Взгляд Сменхкары сосредоточился на его внутреннем горизонте. В девятнадцать лет он вдруг почувствовал себя старым и одиноким.

Он думал о Меритатон: даже она подчинила свою жизнь высшим требованиям, когда решила забеременеть от Неферхеру, а не от супруга.

Сменхкара подумал об Аа-Седхеме. Чего стоила его любовь?

Слезы навернулись ему на глаза.

Тхуту посмотрел на него, и царь взял себя в руки.

Приезд Меритатон, Анхесенпаатон и Тутанхатона двумя неделями позже вырвал Сменхкару из меланхолического состояния, в котором он пребывал после разговора с Тхуту. Аа-Седхем был этим очень обеспокоен и установил суровый надзор за питанием царской персоны, а также отдал тайный приказ о том, чтобы Аутиб никогда не оказывался на пути, по которому перевозили и Переносили предназначенную для царской семьи пищу из царских кухонь. Но Сменхкара не чувствовал себя от этого лучше. Совершенно отчаявшись, Аа-Седхем приготовил для своего господина отвар собственного изобретения на основе можжевельника, дигиталиса, морских водорослей и раувольфии. Этот отвар он смешивал с вином.

Его вкус не был противным, поэтому Сменхкара охотно принимал лекарство. Но эффект от него длился всего лишь два или три часа. Так, в начале долгой церемонии приношения огня в храме Амона царь выглядел вполне спокойным и уверенным, но когда в конце он направился к своему трону, его походка была вялой и какой-то разболтанной.

Меритатон, заметив пассивность своего супруга, забеспокоилась.

— Что с ним? — спрашивала она у Аа-Седхема. — Он болен?

— Если он и болен, то мне кажется, что это болезнь души, а не тела. Она возникла сразу после его долгой беседы с советником, но он мне рассказал лишь немногое из этого разговора. Меня поразила одна фраза, только она была связной: «Я менее важен, чем моя статуя, и у меня столько же власти, сколько у нее». Не знаю, что такого ему сказал Тхуту, чтобы Сменхкара пришел к столь мрачным выводам.

— Может, это от жары?

В этом году сезон Сева был невыносимо знойным, особенно в Фивах.

— Я думал, что воздух Ахетатона ему был бы полезен, но, когда я предложил ему вернуться туда, он отказался.

К великому неудовольствию Неферхеру, Меритатон ужасно нервничала и решила сама расспросить своего супруга.

— Все обеспокоены твоим состоянием, — начала она без обиняков. — Ты нас повергаешь в отчаяние, меня и Аа-Седхема. Что с тобой?

— Ну вот, у царя нет даже права задуматься, — ответил он со слабой улыбкой.

— Ты не задумчив, ты выглядишь больным.

— Может, и так.

— Какой болезнью ты страдаешь? Аа-Седхем не смог найти для нее названия.

Царь равнодушно обмахивался веером.

— Болезнь называется «быть царем», это совершенно точное название.

Меритатон потеряла дар речи. Разве ноша царя может восприниматься как болезнь?

— Я не понимаю тебя.

Сменхкара положил веер на колени.

— Мой брат и твоя мать были убиты ради спасения царства. Мы лишь жертвенные животные.

Впервые рассуждения супруга ужаснули ее. Приоткрылась дверь таинственной могилы, которой является сердце всякого человека. В данном случае это было сердце ее супруга, царя.

— Мы не являемся повелителями царства, — продолжал Сменхкара. — Это царство наш повелитель.

Он повернулся к ней. Холодный взгляд, горькая складка у рта.

— Даже ты принесла жертву на алтарь царства. Помнишь, что ты мне сказала: «По линии моего отца рождаются только девочки».