— Ну!

— Разумеется, — складывая руки на груди, продолжал Логи, — все обставлено как взаимодействие, сотрудничество. Но никого не обманешь. Особенно меня. Отныне мы должны передавать по телетайпу в Вашингтон все сообщения о передвижении подводных лодок сразу после получения. Это будет считаться двусторонними дружескими консультациями. Сплошной треп. А что ожидает нас? В конечном счете все, как всегда, сведется к грубой силе. И когда у них будет в десять раз больше машин — а это случится довольно скоро, думаю, не позже чем через полгода, — что останется нам? Одни только радиоперехваты, а расшифровкой займутся они.

— Вряд ли нам можно жаловаться.

— Разумеется. Знаю, что нельзя. Просто… Ладно, мы с тобой видели и лучшие времена, — вздохнул Логи, вытягивая ноги и разглядывая свои огромные лапищи. — И все же, думаю, есть чему порадоваться.

— Чему еще? — посмотрел на него Джерихо и, поняв, о чем речь, расхохотался. — Скиннер!

— Он чертовски расстроен, — с довольным видом известил Логи. — Да, очень жаль твою девушку.

— Ну… — вяло махнув рукой, Джерихо страдальчески поморщился.

Тягостное молчание прервала сестра, объявившая, что Логи пора уходить. Тот облегченно поднялся и пожал руку Джерихо.

— Поправляйся, старина, слышишь? Скоро приеду к тебе снова.

— Ладно, Гай. Спасибо.

Но они виделись в последний раз.

* * *

Первой к кафедре вышла мисс Монк. Она, словно вызывая присутствующих на спор, продекламировала стихотворение Артура Хью Клау «Не говори о бесполезности борьбы». Хороший выбор, подумал Джерихо. Дерзко, оптимистично. Клэр понравилось бы:

Когда приходит день, не на востоке только

Свет заливает окна.

Восходит солнце плавно, не спеша

Но глянь, на западе земля светлеет тоже.

— Помолимся, — призвал викарий.

Джерихо осторожно опустился на колени. Закрыв глаза, вместе со всеми шевелил губами, но веры не было. Вера в математику, да; вера в логику, разумеется; вера в движение звезд, пожалуй. Но вот вера в Бога, христианского или иного?

Рядом с ним Уигрэм громко произнес: «Аминь».

* * *

Уигрэм посещал Джерихо часто, всякий раз демонстрируя заботу и внимание. Все то же странное вялое рукопожатие. Гость взбивал подушки, наливал воды, чрезмерно старательно поправлял простыни.

— Обращаются с тобой хорошо? Что-нибудь нужно?

Джерихо отвечал, что хорошо, спасибо, о нем заботятся, и Уигрэм неизменно улыбался, повторял любимое словечко «превосходно»: как превосходно Джерихо выглядит, как превосходно он помог; однажды даже заметил, какой превосходный вид из окна палаты, словно это тоже было творением Джерихо. О да, Уигрэм был само очарование. Он раздавал очарование, будто суп беднякам.

Вначале в основном говорил Джерихо, отвечая на вопросы Уигрэма. Почему он не сообщил руководству о найденных в комнате Клэр шифровках? Зачем ездил в Бьюмэнор? Что там взял? Каким образом? Как расшифровал радиоперехваты? Что сказал ему Пак, выпрыгивая из поезда?

Уигрэм уходил и на следующий день, или через день, приходил снова и опять начинал спрашивать. Джерихо пробовал вставить собственные вопросы, но Уигрэм всякий раз отмахивался. Говорил, потом. Потом. Всему свое время.

Затем в один прекрасный день он явился, улыбаясь шире прежнего, и объявил, что расследование закончено. Когда он улыбался, в уголках голубых глаз собирались морщинки. Густые светлые, как у коровы, ресницы.

— Итак, дорогой друг, если ты не окончательно замучен, думаю, что мне следует рассказать тебе все.

* * *

Жил-был, начал Уигрэм, усаживаясь в ногах кровати, человек по имени Адам Паковский; мать у него была англичанка, отец поляк, живший в Лондоне. Адаму не исполнилось и десяти, когда родители разошлись и он уехал с отцом в Краков. Отец был профессором математики, сын тоже проявил склонность к данной науке и в свое время оказался в польской шифровальной службе в Пири, что к югу от Варшавы. Началась война. Отца в звании майора призвали в польскую армию. Последовало поражение. Одна половина страны была оккупирована немцами, другая — Советским Союзом. Отец пропал без вести. Сын бежал во Францию, где вместе с пятнадцатью польскими шифроаналитиками работал во французском шифровальном центре в Гретц-Армейнвиллере. Снова поражение. Сын через вишистскую Францию бежал в нейтральную Португалию, где познакомился с неким Рохерио Рапозо, младшим чиновником португальской дипломатической службы, очень скользким типом.

— Попутчик в поезде, — тихо заметил Джерихо.

— Действительно, — Уигрэм, казалось, был недоволен, что его прерывают, особенно в момент своего торжества. — Попутчик в поезде.

Из Португалии Паковский перебрался в Англию. Миновал сороковой год. Об отце Паковского, как и о десяти тысячах других пропавших без вести польских офицеров, не было никаких известий. В 1941 году, после вторжения Германии в Россию, Сталин неожиданно становится нашим союзником. О судьбе пропавших офицеров делались официальные запросы. Были получены объяснения: у Советов нет таких военнопленных, возможно, они давно освобождены.

— Как бы то ни было, — продолжал Уигрэм, — похоже, в конце прошлого года среди польских эмигрантов в Лондоне поползли слухи, что эти офицеры расстреляны и захоронены в лесу близ Смоленска. Слушай, здесь душно или это мне так жарко? — Он встал и безуспешно попробовал открыть окно. Вернулся на место. Усмехнувшись, спросил: — Скажи, уж не ты ли познакомил Паковского с Клэр?

Джерихо покачал головой.

— А, ладно, — вздохнул Уигрэм, — вряд ли это имеет значение. Многого мы так и не узнаем. Это неизбежно. Не знаем, как они познакомились, когда и почему она согласилась помогать ему. Но можно догадываться, что произошло. Она снимала копии с тех депеш из Смоленска и тайком, пряча в трусиках или еще где, выносила из Парка. Держала под половицами. Любовник оттуда забирал. Так, возможно, продолжалось неделю-другую. Пока в один прекрасный день Паковский не увидел в списке убитых имя своего отца. А на следующий день Клэр было нечего ему принести, кроме нерасшифрованных радиоперехватов, поскольку кто-то, — Уигрэм недоуменно покачал головой, — кто-то очень и очень важный, как я позже выяснил, решил, что об этом не следует знать.

Уигрэм вдруг потянулся за одним из прочитанных Джерихо детективов, пролистал его, усмехнулся и положил на место.

— Знаешь, Том, — задумчиво произнес он, — в мировой истории еще не было ничего подобного Блетчли-Парку. Никогда еще не случалось, чтобы одна из воюющих сторон так много знала о противнике. На мой взгляд, иногда даже слишком много. Помнишь, когда бомбили Ковентри? Наш любимый премьер-министр благодаря Энигме за четыре часа до налета знал, что должно произойти. И знаешь, как он поступил? Джерихо опять покачал головой.