у шхуны была великолепная. Пузатый округлый корпус позволял ей отлично держаться на волне, хотя и швыряло ее, как поплавок, во все стороны. Качка была неимоверной, волны перекатывались через палубу. Егор, уж, кажется, немало повидавший штормов в Атлантическом и Индийском океанах, здесь едва удерживался на ногах, его сильно мутило. Однако он крепился и не подавал вида, что еле-еле переносит качку. Янсен подтрунивал над ним:

— Это тебе не на клипере «Поймай ветер»!

А шторм все бушевал, и в кубрике стало душно от того, что люки были задраены.

Как бы там ни было, шхуна «Тира» под управлением невозмутимого Роллона благополучно пришла в Берген, и Егор, поблагодарив капитана, сошел вместе с Янсеном на берег.

Янсен привел его к себе на окраину города в небольшой старинный домик с очагом посреди кухни. Жена его, рослая голубоглазая норвежка, конечно, обрадовалась супругу, который вернулся-таки в родные края с приличной суммой заработанных денег. Она приняла и русского матроса, хотя и без особого восторга, но вполне гостеприимно.

У Янсена было много детей. Егор пытался их сосчитать, но они постоянно выбегали на улицу, возвращались и опять убегали — и он сбивался со счета: то ли семеро, то ли восьмеро…

Норвежец сдержал слово, дал Егору старенький, но крепкий, аккуратно сработанный сундучок, и Егор переложил в него скромные пожитки и подарки, купленные в Лондоне перед отплытием.

Русские корабли в Бергене бывали редко, они чаще приходили в порт Варде на полуострове Варангер, и Янсен устроил Егора на рыбацкую шхуну, шедшую в Баренцево море за треской и палтусом. В Варде Егор стал поджидать русские купеческие парусники. Но было еще рано, навигация в Белом море не началась. Он снял угол у одинокой пожилой норвежки и стал работать в рыбном порту, разгружать парусники, приходившие с уловом сельди. Каждый вечер он обходил все шхуны, стоявшие у пристани, в надежде увидеть русский корабль.

И вот однажды, уже в июне, когда началось мягкое скандинавское лето с белыми ночами, под вечер к причалу подошла на буксире за лоцманским катером шхуна из Архангельска. Еще издали Егор увидел на борту знакомое название «Тамица».

С каким нетерпением он ждал, когда она ошвартуется у причала, с какой радостью глядел во все глаза, как русские мужики разгуливали по палубе в сапогах, овчинных безрукавках и треухах! Его слух приятно ласкала родная архангельская речь:

— Эй, Петруха! Какого лешего копаешься там? Спишь на ходу, язви тебя в печенку!

Эти «ласковые» слова несомненно принадлежали хозяину, который сам водил судно. А вот и он появился на палубе в поддевке, в начищенных сапогах-вытяжках, в картузе и направился к сходням.

— Вахтенным в оба глядеть! На судно никого не пущать! Я иду к портовому начальству… Эй, Петруха! Да што ты в самом-то деле? Долго я ждать-то буду!

Из люка вылез огромный матрос в бахилах, перехваченных под коленями ремешками, в чуйке и поярковой шляпе, с небольшой кожаной сумкой в руке. Это, видимо, и был тот самый Петруха. Он заторопился к хозяину, и оба они сошли на пристань. Егор нетерпеливо приблизился к ним.

— Здорово, земляки!

Хозяин резко остановился, будто споткнулся, и воззрился на Егора с удивлением. Егор, конечно, узнал это доброе мужицкое лицо с крупным носом и спокойными серыми глазами.

— Эт-то что ишо за земляк выискался? Откудова? Кто таков?

Егор с нескрываемой радостью одним духом выпалил:

— Да Егор я, Пустошный. Неужели не узнаете?

— Его-о-ор? Пустошный? — протянул хозяин изумленно. — Не тот ли Егор, который ко мне в команду просился прошлым летом?

— Он самый.

— Ну здравствуй, Егор, — хозяин снисходительно подал руку. — Ушел-таки в море? Наплавался?

— Наплавался… досыта…

— Вот дьявол! Ну не дьявол ли? Экой настойчивой! Дед не пускал, а он ушел… Гли-ко ты. Нет, ты глянь, Петруха, ведь ушел… Ну и ну! — восторженно говорил хозяин шхуны, с любопытством оглядывая Егора с головы до ног. — Гли-ко, и одет по-иноземному: башмаки, штаны заморские, шапчонка с шишечкой… Черен словно грач. Неужто по южным морям скитался?

— Плавал на чайном клипере в Китай, — не без гордости ответил Егор. — Из Лондона.

— А в Лондон как попал?

— Со смоляной пристани на английском барке.

— Во как! Видали наших? — обратился хозяин опять к Петрухе. Тот согласно и уважительно кивнул, глядя на Егора с любопытством.

— Ну дак что, домой хошь, или как? — спросил хозяин.

— Домой! Так хочется, что слов не нахожу… До слез хочется!

— Ладно. Теперь-то я тебя, пожалуй, возьму. Дед, поди, заждался! Небось слезы проливает старый. Пропал внук! Погоди, а хвоста за тобой нету? С властями здешними в ладах? Не провинился ли чем?

— Нету, дяденька, хвоста. Ничем не провинился. На пристани робил, вас поджидая…

— Н-ну ладно, коли так. А дед-то, поди, истосковался, — повторил хозяин. — Хоть ты и на клипере ходил, и аглицкие штаны носишь, а все же он тя за уши надерет!

— Пущай дерет. Мне будет только приятно…

— Ладно. Мы отплываем денька через три. Разгрузимся, погрузимся и подымем паруса. Приходи.

— Спасибо… А как вас звать-величать? — поинтересовался Егор.

— Звать меня Митрием, по отчеству Евсеевич. А фамилия известна — Куроптев.

— Спасибо. Можно ли сегодня придти к вам? Мне уж тут больно надоело…

— Ну ладно, приходи и сегодня. Место в кубрике найдется. Русских щец похлебаешь, про путешествия свои расскажешь. Люблю я слушать про путешествия. И сам, как видишь, путешествую…

5

Ровно через неделю на русской шхуне «Тамица» Егор скоренько добежал до Архангельска.

Хозяин судна Дмитрий Евсеевич Куроптев счел нужным сам доставить путешественника к деду: то ли опасался, что Егор снова куда-нибудь исчезнет, то ли ему просто хотелось порадовать Зосиму Иринеевича. Впрочем, у него нашлось к парусному мастеру и дело.

— Мне надобно заказать новый грот. Старый-то поистрепался. Поедем вместе, — сказал он Егору, когда шхуна стала на якорь.

Дмитрий Евсеевич нанял на берегу подводу, погрузил на нее две штуки парусного полотна.

Всю дорогу Егор молчал и с любопытством смотрел на родной город. В нем все как будто оставалось по-старому. Все так же сверкали маковки церквей. На пристани было шумно и суетно — грузились суда. От складов на подводах везли мешки с зерном и мукой, бочки с рыбой, тюки с разными товарами. На Троицком проспекте взад и вперед катили извозчичьи пролетки. Губернские дамы, разодетые в пух и прах, шли по ярко освещенной солнцем мостовой под разноцветными зонтиками, чтобы уберечь от загара «томную бледность лиц». Дворники в фартуках с цигарками на губе подметали тротуар широкими метлами. Матросы на ходу подшучивали