Тут она спохватилась – а вдруг он не читал «Гордость и предубеждение»? – и на всякий случай подписала в скобках «Остин».

Подумав немного, Луиза добавила: «…но вы, конечно, и сами знаете», а то еще решит, что его считают невеждой, и обидится.

Перечитав написанное, Луиза поморщилась: скучища!

«Боюсь, письмо получилось не особенно интересным. Теперь я понимаю, что вы имели в виду насчет «первого письма»: еще толком не знаешь, какой тон взять с малознакомым человеком.

Не представляю себе жизнь на боевом корабле. У нас дядя Руперт первые пару дней страдал от морской болезни. Наверное, это ужасно! Помню, гувернантка рассказывала, что у Нельсона часто бывали приступы. Правда, не знаю, чем это может вас утешить. Надеюсь, все не так плохо.

Еще раз пробежав глазами текст, она добавила постскриптум:

«П.С. И вовсе я не храбрая! Когда бомба упала, я просто растерялась и застыла на месте, вот и все. И конечно же, мне приятно, что вам нравится моя внешность».

В начале она дописала «Дорогой Майкл». Ничего, сойдет: «Майкл» вполне уравновешивает формальность. Затем надписала на конверте его фамилию и название корабля: «ГПЧ». Странный адрес, но раз так было на конверте – значит, правильно.

Наступил вечер премьеры. Стелла прислала телеграмму – очень мило с ее стороны. Все получили телеграммы из дома, от семьи, кроме нее. Народу в зале было немного, чуть больше половины – ну и пусть! Главное, это живая, настоящая публика, – люди даже заплатили за просмотр!

Джей снова поцеловал ее за кулисами.

– Вот тебе, малыш, последний бокал нежности – или похоти, на твой выбор.

Рой был, как всегда, надежен. Временами Луиза воображала, что играет с Джеем, – это придавало роли огонька. Вспомнив трактовку Джейн и свои мысли по этому поводу, она решила добавить немного грусти. Выходя на поклон, она изящно приседала в своем широком бархатном платье, замирая от восторга. После к ней подошел Крис, прижал к круглому животу и смачно расцеловал в обе щеки.

– Молодчина, девочка! Неплохо справилась. Сможешь и лучше, но пока неплохо.

Все вернулись домой на последнем автобусе, уселись вокруг кухонного стола и принялись живо делиться впечатлениями, а потом разбрелись по своим постелям. На следующее утро Луиза нашла на подушке следы грима и усомнилась, так ли хорош кулинарный жир, как о нем говорят.

Они играли четыре вечера и два утренних спектакля школьникам – последние оказались довольно шумной публикой. Зато, по крайней мере, заполнили зал, тогда как вечерние спектакли для взрослой аудитории посещались не слишком активно. В местной газете напечатали небольшой обзор, где упомянули каждого актера. Статья оказалась без подписи, и хотя Крис явно знал, кто автор, наотрез отказался его выдать – утверждал только, что это не он сам. В любом случае приятно было прочитать упоминание о себе: «Луиза Казалет представила на суд публики яркие, контрастные роли Катерины и Анны». Она купила две штуки: одну послала домой, вторую вырезала и наклеила в свой альбом вместе с программкой.

Как только закончилась неделя Шекспира, Крис объявил две следующие пьесы: «Сенная лихорадка» и «Грядёт ночь». Ролей на всех девушек по-прежнему не хватало, даже с дублерами. Луизе, к ее разочарованию, досталась роль инженю Сорель – по ее мнению, самая скучная, и совсем ничего в «Ночи». «Сенную лихорадку» планировалось играть на Рождество; Крис сказал, что после она может отправляться домой на пару недель, если хочет. Луиза вовсе не хотела ехать – боялась, что ее не примут обратно, однако вскоре получила письмо от Майкла (уже третье): ему дали неделю отпуска, пока корабль на ремонте; нет ли хоть малейшего шанса провести это время вместе? Если нет, тогда он попытается приехать в Девон на одну ночь.

«Учитывая сложности со связью, – писал он, – я нахально предлагаю вам встретиться на Маркэм-сквер десятого января, в пятницу. Я посмотрел расписание поездов из Эксфорда: если повезет, вы приедете около трех. Если не сможете, напишите, тогда я позвоню вам из Лондона, и мы придумаем что-нибудь еще. Попытайтесь, милая Луизочка, – я так соскучился! Вы станете лучшим антидотом к моей теперешней жизни! В открытом море ужасно мокро: я просто счастлив, когда приходит время рухнуть в койку, и тогда лишь конденсат мирно капает на нос… Впрочем, довольно об этом. В мои обязанности входит просмотр почты, так что я уже практически эксперт в семейных и брачных делах. Иногда я думаю: а вдруг вы успели влюбиться в молодого смазливого актера? Надеюсь, что нет…»

Луиза написала, что приедет в пятницу. Вопрос про влюбленность она решила проигнорировать, поскольку сама толком не понимала, что чувствует – ни к нему, ни к Джею. У последнего вошло в привычку заявляться к ней в комнату в отсутствие Гризельды. Лежа рядом, он читал ей поэзию. Это Луизе нравилось, и когда чтение перешло в поцелуи и ласки, ей тоже понравилось, хотя не так, как она ожидала. Ей казалось, что поцелуй непременно означает влюбленность, однако то самое ощущение небесного блаженства, о котором она столько читала, так и не пришло. Ей нравился Джей; правда, она немного боялась его ироничного тона, утонченного словарного запаса, бледных, оценивающих глаз. Впрочем, порой он был с ней очень нежен, и когда страх отступал, где-то внизу словно распускались маленькие, невидимые лепестки. И все же при этом Луизу не оставляло странное ощущение, что тело существует отдельно, само по себе. Если закрыть глаза, то на месте Джея можно представить кого угодно – чьи угодно руки, пальцы, губы…

– Значит, ты меня любишь? – спросила она как-то вечером.

Повисла пауза. Джей приподнялся на локте и заглянул ей в лицо.

– Что за нелепый вопрос, детка? А если бы я тебе такой задал?

– Я бы не возражала.

– Да, ты бы не возражала. По крайней мере, ты не притворяешься, голова у тебя не набита всякой сентиментальной чушью. Ты мне нравишься – что, полагаю, ты уже заметила. Если бы ты не была закоренелой девственницей, я бы тебя поимел.

– Как это?

– Ну, трахнул. Хотя, боюсь, – добавил он, не дождавшись ответа, – ты либо придешь в ужас, либо выдашь такую реакцию, которая меня не устроит, так что и пытаться не стану.

Джей подобрал «Новый стих» Джеффри Григсона и прочитал:

И так далее, до последней строки:

Не сказав ни слова, он пролистал страницы журнала и продолжил: