После каждого приступа Сеит лишался сна. Микстуры, которые он пил, не приносили ничего, кроме горечи. Долгие бессонные ночи он проводил в мыслях о прошлом. Воспоминания столько раз оживали в его сознании, что теперь он мог воссоздать их до мельчайших подробностей и прокручивать перед глазами, словно кадры киноленты.

Сеит помнил радость на лице отца, когда он, молодой солдат, вернулся домой после пережитого в Карпатах ада и пламени большевистской резни. Помнил, как тем же вечером он, горестно обнявшись с отцом, с разбитым сердцем уехал из дома. Теперь он прекрасно понимал, что тогда чувствовал отец.

Сеит вспомнил последние слова, сказанные ему отцом: «Делай, как знаешь. Ты заработаешь денег, купишь себе виноградник и дом. А в мой не приводи ни эту женщину, ни сам не являйся, пока живешь с ней. Я буду жить, считая, что мой сын все еще не вернулся».

Именно эти слова подтолкнули Сеита к решению покинуть Крым. Теперь, даже если они и вздумали бы помириться, это было невозможно сделать.

Народ Крыма еще не успел позабыть боль, горе и лишения, выпавшие на его долю во время Первой мировой войны, большевистского переворота и последовавших за ним репрессий 1928 и 1934 годов, как на полуостров обрушилось еще одно бедствие.

Двадцать второго июня 1941 года немецкие войска по приказу Гитлера перешли границу Советского Союза. Вскоре они заняли Украину и Белоруссию, а 31 октября 1941 года, перейдя Перекопский перешеек, заняли весь Крым, за исключением Севастополя. Второго ноября столица Крыма – Симферополь – оказалась в руках немцев.

Многие национальные меньшинства, включая русских, измученные террором советской власти, вначале приняли немецкое вторжение за спасение. Наряду с украинцами, белорусами, кавказцами и прибалтами некоторые крымчане также предпочли сотрудничать с наступавшими немецкими войсками. Они мечтали о том, что, когда война завершится победой немцев, те дадут им возможность создать независимое государство. Для людей, которые веками не могли поднять свои флаги над собственной землей, такой поступок выглядел шагом к свободе.

Только вот немецкое руководство четко дало понять, что пока что очень рано говорить о политической стороне вопроса и предоставлении культурных и религиозных свобод. Но даже в таком положении оккупационное правительство признавало права, которые не признавали большевики, и именно поэтому сотрудничество с немцами казалось крымчанам более выгодным. Им даже разрешили выпускать собственную газету: «Азат Кърым» издавалась в Симферополе и по-немецки называлась «Die befreitc Krim». Первый номер был напечатан кириллицей и выпущен 11 января 1942 года. Между словами названия красовалась тугра Крымского ханства. С 7 августа газету стали печатать на латинице. В ней говорилось о том, что крымским татарам, для установления связей с другими тюркскими народами, необходимо обязательно выучить латинский алфавит.

В этой газете сообщалось об операциях немецкого командования, публиковались статьи, пояснявшие крымчанам, какую выгоду принесет им новый режим и чем он может помочь им на пути к свободе.

С августа 1943 года начало казаться, что немцы не выиграют эту войну, и поэтому «Азат Кърым» начала публиковать статьи, призывавшие народ к спокойствию. Однако у судьбы были иные планы касательно зарождавшейся на полуострове свободы. С октября 1943 года, когда немецкие войска стали отступать, жители оккупированных территорий, дабы не попасться в руки большевиков, последовали за ними. Те, кто успел эмигрировать до занятия Красной армией Крыма в апреле 1944 года, полагали, что избежали большевистской резни. Однако переселенцев догнали. Когда советские войска заняли Румынию и Добружду, агенты советских спецслужб вычисляли беглецов, получивших новые паспорта, и депортировали их в Советский Союз. Их дальнейшая судьба и по сей день остается неизвестной.

* * *

Из Симферополя в Алушту вела долгая дорога, по обе стороны которой были разбиты виноградники. По этой дороге шла молодая пара. В руках у них были чемодан и узелок, а женщина крепко прижимала к груди закутанного в пеленки младенца. Кругом цвела весна. Изумрудная зелень виноградников переливалась под лучами заходящего солнца. Однако пара, казалось, ничего не видела. За ними словно кто-то гнался. Не произнося ни слова, мужчина и женщина поспешили к небольшому домику, стоявшему на вершине спускавшегося к морю холма. Этот домик с выбитыми окнами и разбросанными всюду поломанными досками выглядел безопасным. Одно из окон было распахнуто, и из него виднелся кусок старой перештопанной занавески. Молодая пара, переглянувшись, боязливо постучала в дверь. Спустя некоторое время кто-то в доме потянул ее на себя, и она распахнулась. Люди переглянулись. Мужчина заговорил первым:

– Дядя Мехмет!

Он немного выждал.

– Дядя Мехмет, это мы – Омер и Мерьем.

Голос, донесшийся из полутьмы в ответ, был таким же уставшим, как и стоявший на пороге человек. Каждая морщина, залегшая на его лице, была оставлена болью, горечью и бедствиями. И только ясные темно-синие глаза и строгая линия скул, обозначенная линией белоснежной бороды, скрывали его истинный возраст. Мирзе Эминову исполнилось восемьдесят семь лет. Он и сам не знал, как дожил до такого возраста. Его дети один за другим оказались в руках у красноармейцев, он потерял жену и внуков. Он жил в этом старом доме уже долгие годы и ревностно оберегал виноградник – единственное напоминание о прошлом. Он оставался здесь, в этом родном ему мире, и частенько думал о прошлом, прогуливаясь посреди пышных лоз муската и изабеллы. Он боялся выйти на Садовую улицу. Ему больше не хотелось соприкасаться с этой чужой, не принимающей его жизнью.

– Добро пожаловать, дети! Проходите!

– Нет, дядя Мехмет, – ответил мужчина. – Мы не будем вас отвлекать. Мы пришли попрощаться. Уезжаем.

– Куда?

– Уходим с немцами. Полагаемся на волю Аллаха. Куда-нибудь да приедем, в Германию или в Италию. Оттуда доберемся до Турции.

Мехмет обеспокоенно спросил:

– Уверены ли вы в своем решении, дети? Не сгиньте в пути! К тому же с вами ребенок.

– Все лучше, чем попасть к большевикам. Они больше не дадут нам жить.

Пожилой человек знал, что они правы. Он кивнул.

– Пойдем с нами, дядя Мехмет. Немцы принимают всех. Прошу вас.

Мехмет улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Сынок, оставь меня в покое, я старый человек, к делу непригоден. Спасайтесь! Мне уже незачем стремиться к новой жизни, дожить бы старую.

Мерьем решила вмешаться:

– Сюда идут большевики, дядя Мехмет. Кто знает, что они с вами сделают?

– Неужели вы думаете, что я прожил на этом свете восемьдесят семь лет, но так ничему и не научился? Клянусь Аллахом, я больше никому ничего не должен. С меня уже все спросили. У меня осталась лишь моя душа.

Перешагнув через порог, старик погладил бороду и, бросив взгляд на Черное море, произнес: