Из приятных событий весны и лета 1954 года вспоминаются апрельские гастроли старейшего, его основали при Людовике ХIV, и знаменитейшего парижского государственного театра «Комеди Франсез». Его тогда называли французским МХАТом. В здании Малого театра они давали классику: «Мещанина во дворянстве» и «Тартюфа» Мольера, и «Сида» Корнеля. Отец, со всей семьей, дважды ходил посмотреть на парижское чудо. Артисты громко изъяснялись на французском, естественно, без перевода, ничего не понимавшая публика ревела от восторга. Французы же! Отец едва не заснул на спектакле, но после закрытия занавеса стоя аплодировал актерам. Через много лет я прочитал в одной критической статье: актеры в тот год играли средне. Какое это имело значение? Мы восхищались не мастерством актеров, а млели от одной мысли, что после десятилетий изоляции у нас, в Москве, – самый настоящий парижский театр. 7 мая 1954 года Президиум Верховного Совета СССР восстановил смертную казнь за убийство. Мало кто помнит, что Сталин из «гуманных побуждений» после войны запретил карать смертью. Запрет на деле распространялся только на уголовников. Хотя «политических» тоже к смерти больше не приговаривали, но «тройки» давали им «десять лет без права переписки», что означало немедленный расстрел. Кто о них посмеет вспомнить через десять лет? Теперь Сталин умер, сталинские «тройки ускоренного судопроизводства» прекратили свое существование, и правоохранительные органы столкнулись с извечной проблемой, что делать с закоренелыми преступниками, убийцами-рецидивистами. Решили, что «горбатого только могила исправит», и приняли соответствующий закон. Люди его, как мне помнится, одобрили.

Сталинские «тройки» приговоры больше не выносили, но осужденные ими за мнимые преступления по политическим статьям продолжали отбывать свой срок в лагерях. После бериевской амнистии уголовникам прошел уже год. Надежда на скорое торжество справедливости сменялась отчаянием, отчаянье – озлобленной решимостью. А там недалеко и до беды. Беда не заставила себя долго ждать. 16 мая 1954 года восстали заключенные Степного лагеря (Степлага) в местечке Кенгир под Джезказганом в Казахстане. Они там добывали медную руду, вреднее и тяжелее работа только на урановых рудниках. Восстание перекинулось на соседние лагеря, они там были буквально на каждом шагу. Вскоре в нем участвовало восемь тысяч человек. В переговоры с властями повстанцы вступать отказывались, требовали одного – свободы. Волнения продолжались сорок дней. Министр внутренних дел генерал-полковник Круглов «утихомирил» восставших в сталинских традициях, автоматами и танками. Сталинисты в Президиуме ЦК – Молотов, Ворошилов, Каганович – его решительность в наведении порядка одобрили, отцу же события в Степлаге еще раз напомнили, что, порывая со старым, невозможно сохранять старые порядки. Но открыто разделаться с ними он пока не решался, страшился покуситься на систему, воздвигнутую Сталиным. Ведь это означало – покуситься на самого Сталина и с совершенно непредсказуемыми последствиями. Политических заключенных начали потихоньку освобождать сразу после ареста Берии, после событий в Джезказгане этот процесс ускорился, но на свободу выходили единицы. В лагерях оставались сотни тысяч политических. Тем не менее система дала трещину, и в то немалый вклад внесли восставшие заключенные Степлага. 5 июня 1954 года напротив Кремля, в доме на Набережной архитектора Иофана открылся Театр Эстрады под руководством еще дореволюционного мастера разговорного жанра Николая Смирнова-Сокольского.

6 июня напротив Моссовета (мэрии), на Советской площади (ныне Тверская площадь) открыли памятник основателю Москвы князю Юрию Долгорукому. Его заложили в 1947 году, когда праздновали 800-летие столицы, на месте обелиска Свободы скульптора Николая Андреева, установленного 17 июля 1919 года взамен конной статуи царского генерала Михаила Скобелева, прославившегося во времена Александра II в войне с турками. Чехарда с памятниками – дело для России привычное.

10 июня открыли подписку на государственный заем, на очередные шестнадцать миллиардов рублей. Сумму займа рассчитали по минимуму. Заняли ровно столько денег, сколько требовалось на выплаты по займам предыдущих лет.

26 июня 1954 года в Обнинске, неподалеку от Москвы, заработала первая в мире атомная электростанция, небольшая, всего в пять тысяч киловатт, но первая. Мы снова обошли Америку и верили, что скоро она вообще останется позади. Так мы, студенты, восприняли эту новость.

30 июня 1954 года поголовно все москвичи, и не только они, закоптив стеклышки, наблюдали солнечное затмение.

Во второй половине мая отец решил своими глазами взглянуть на целину и заодно познакомиться с Сибирью. Он намеревался посмотреть, как прошел сев, оценить всходы. Отец со здоровым скепсисом относился к справкам, понимал, что в них пишут не как есть, а как надо. Такие поездки отец очень любил, общаясь с людьми, по выражению их лиц, вопросам, реакции на спонтанные выступления на сельских майданах он составлял впечатление, чем дышит страна, как она живет. Знал он, что к его приезду все постараются прибрать, подкинуть в магазины продукты. Но он также знал, что за день, за неделю в корне ничего изменить нельзя. Даже знаменитые «Потемкинские деревни», якобы выстроенные всесильным фаворитом Екатерины II по пути следования матушки-государыни из Санкт-Петербурга в Крым, если как следует покопаться в истории, на самом деле оказываются возведенной на князя Потемкина, к тому времени уже впавшего в опалу, напраслиной. Внимательный глаз сквозь наведенный внешний лоск всегда разглядит истинное положение дел.

В своих привычках отец тут не одинок. Элеонора Рузвельт, жена американского президента Франклина Рузвельта, рассказывает в воспоминаниях, как муж учил ее оценивать жизнь американцев из окна вагона. Тогда в США еще ездили в поездах. «Он (Рузвельт. – С.Х.) обладал необыкновенным даром наблюдения и мог определять состояние дел в местностях, которые наблюдал из окна вагона или автомобиля. От него я научилась изучать жизнь страны сквозь окно вагона: как смотрятся поля, и какие виды на урожай, как одеты люди, как много машин попадается по пути и в каком они состоянии и даже какое белье сушится на веревках»208.

Я напросился поехать с отцом. Правда, в институте приближалась сессия, но «хвостов» у меня не было, а неделя, десять дней – не срок. Мне очень хотелось взглянуть на экзотические казахские степи, о них я много читал в книгах о Пржевальском и Семенове-Тян-Шанском.

Начали с Кустаная. Поездка мне показалась неинтересной. Пока отец совещался с местным начальством, я в одиночестве сидел в отведенной ему резиденции. Потом отправились в степь, заколесили по полям. Отец то и дело останавливал машину, выходил на пашню, брал горсть земли, долго мял ее, иногда даже нюхал, вглядывался в ярко-зеленый ежик всходов пшеницы, о чем-то говорил с сопровождавшими его хозяевами этой земли, расспрашивал, чаще хвалил, реже сердился. Я же откровенно скучал.

Запомнился мне разговор на краю бескрайнего поля о тракторах. Позже отец напишет, что на одном краю поля тракторист завтракает, а заканчивает борозду только к обеду. И не только из-за бескрайности местных просторов. По целине даже наш мощнейший восьмидесятисильный сталинградский трактор способен был переворачивать переплетенный корнями трав почвенный пласт, только двигаясь на первой передаче, со скоростью два километра в час. Тракторист, молодой парень из Подмосковья, горячась и потея, объяснял отцу, что нужны мощные трактора, иначе с целиной не совладать. Отец внимательно слушал, задавал вопросы. Стоявший рядом помощник Андрей Степанович Шевченко что-то записывал в свою необъятную и изрядно замусоленную тетрадь. Разговор не прошел бесследно. На выпускавшем тяжелые танки ленинградском заводе им. Кирова начали проектировать двухсотпятидесятисильный, а затем и семисотсильный трактор «Кировец». Он стал основной тяговой силой на целине, прослужил верой и правдой более двух десятилетий, а в середине 1980-х годов «впал в немилость». С наступлением перестройки журналисты, писатели и другие всезнайки поносили его за гигантизм и излишнюю мощность: и поле он портит, и в «цивилизованном» мире никто таких монстров не производит. Во время своих поездок в Европу на тамошних полях они ничего подобного не видели. Под давлением «общественности» производство «кировцев» остановили, завод лишился заказов, а уже бывшая целина – тракторов.