Встречаю его теперь: это кисель, старый болтун, какой-то осталый враль, говорящий о любви и женщинах, как евнух. Он стал — болото с блуждающими огнями, какие-то холодные лучи без цвета, просто, друг, грустно его видеть. Но довольно об этом. Если посмотреть на прошедшее, там столько есть, о чем грустить — что лучше уж вовсе не грустить. И все-таки оборачиваешься назад невольно, и все-таки любишь горячо и горестно рее могилы без надписей, где погребли мы столько надежд, фантазий, незабвенных образов. — Все-таки —Мы походим на солдата, Что вдали под тучей стрел, Под скалою Арарата Песню русскую запел.—

Не буду развивать тебе этой темы — во-первых, потому что она бы все-таки не кончилась, а притом это, право, ребячество; поговорим о нужном: от льда собственного моего и от лица В. П. Боткина (приношу) прошу Вас передать, почтеннейший В<иссарион> Григорьевич, передать нашу искреннюю благодарность г.г. переводчикам Патфандера за доставленные ими экземпляры этого чудесного произведения. Сделайте это вы не без должной важности и с реверансом, возвестив вместе с оным, что г.г. де Маросейцы (теперь уж нет Москвы, одна лишь Маросейка) готовят благодарственное и вельми гумористическое послание и длинное, як хвос — петербургским друзьям своим Панаеву и Языкову. — В самом деле, мы посылаем им сердечную благодарность за их добрую, внимательную память о нас.

Прощай, Виссарион Григорьевич, — знаешь что? Хотелось бы мне очень, чтоб ты написал ко мне поскорее, но вместе с тем совесть кричит, что я не имею никакого права ждать, требовать скорых ответов — когда сам неизвинимый ленивец. — Но прости — и во всяком случае не забывай старых камрадов.

Твой В. Красов.

10. В. Г. БЕЛИНСКОМУ{110}

<Москва. 10 февраля 1841>.

Любезному, прелюбезному Виссариону Григорьевичу (Боткин велит прибавить и: наипрекраснейшему) сердечный мой привет. Второй № ваш — объядение! Ночь Кольцова — чудотворная. Пьеса Лермонтова, мне кажется, одна из лучших его пьес — человек отправляется на бой, — на бой опасный, в стороне, далекой от родины, весь поглощенный этой мыслью, важной и страшной думой о конце своем — и сколько любви в немногих сжатых словах к его отцу и матери, какая спокойная ледянящая насмешка над пустым сердцем соседки, но о которой он вспомнил, потому что эта душа ничего не забывает — и проч. А каковы женщины Шекспира? Да, этот №, чорт знает, как хорош. Что же до тебя, ты еще с тех пор, как начал писать азы, ничего не написал лучше статьи о Лермонтове. Ты здесь просто — виртуоз.

Твой Красов.

11. М. П. ПОГОДИНУ{111}

Милостивый государь! Михаила Петрович!

Прошу Вас покорно поместить в одном из №№ Вашего журнала прилагаемую здесь пьеску, если Вы найдете стоющею того.

С истинным почтением честь имею пребыть, Милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою

В. Красов.

1841 г. Июня 7 дня. Село Прыски.

P. S. Если для Вашего журнала захотите иметь мою работу в прозе, Вам только стоит известить меня об этом: я готов по моим силам способствовать Вашему добросовестному предприятию. Мой адрес: Калужской губернии, Козельского уезда в село Прыски его благород<ию> Сергею Николаевичу Кашкину для передачи Василь Иванов<ичу> Красову.

ДУША-МОЛОДЕЦ Уж как в ту ли ночь, Что под бурею, Собирался в путь Душа-молодец — Не на званый пир, Не в беседушку, — Через три села, В гости к барину — Допросить, узнать: «Было ль весело Подстрелить ему Лебедь белую, Что увесть, отнять Молоду жену — Жену молодца,