После службы митрополит Ростовский наскоро перекусил с детьми и супругой, переоделся в мирское и поднялся в седло, галопом умчался со двора. Спустя час, влетев на хрипящем, роняющем розовую пену скакуне в распахнутые ворота почтового яма, он спешился и хлопнул свитком по груди подскочившего слуги:

– Царская подорожная! Коня!

И уже через мгновение вылетел на тракт на свежем скакуне, чтобы еще через час бросить его, вымотанного донельзя, на следующем дворе:

– Царская подорожная! Коня!

Безжалостная стремительная скачка позволила святителю пролететь двести верст всего за день, и еще в ранних сумерках постучать рукоятью плети в ворота шуйского подворья:

– Открывай!

– А ты кто? – с детской наивностью спросил, выглянув в окошко, юный привратник.

– Порка твоя на конюшне, вот кто! – спешился уставший, как лошадь, всадник. – Ключника зови, приказчика, старшего!

Вскоре в окошко выглянул холоп постарше – и привратник действительно получил кулаком по лбу:

– Чем думаешь, бестолочь?! Отпирай!

Створки стукнули, покачнулись, поползли в стороны. Во дворе гостя ждала ладная девка с ковшом в одной руке, полотенцем в другой и два оседланных туркестанца.

Святитель выпил пенистую жидкость, оказавшуюся едким реповым квасом, отер губы полотенцем снова поднялся в стремя. Рядом легко заскочил в седло бритый наголо, безбородый и безусый холоп: шелковая рубаха, бархатные штаны, тисненый, наведенный серебром пояс, сумки и ножны ножей с резными костяными накладками. Сразу видно – слуга близкий, преданный. Обласканный.

Вместе они сорвались в карьер, пронеслись через ворота Китай-города, Фроловские ворота Кремля, миновали Чудов монастырь и окруженную соборами площадь, спешились у дворцового крыльца, забежали наверх, ярко освещенными коридорами поднялись в тихий Теремный дворец и, наконец, вошли в застеленную коврами горницу. В центре комнаты стоял увесистый стол с толстыми резными ножками, с покрытой лаком столешницей. За ним сидел крепкий мужчина в легком атласном халате и в небольшой вытертой тафье, вышитой серебряной нитью.

Увидев гостя, мужчина отложил перо и моментально свернувшуюся грамоту, поднялся:

– Игнат, вели угощение принести, – приказал он холопу.

И только когда створка закрылась, широко улыбнулся:

– Ты не похож на святителя, Федор!

– А ты, Вася, на царя!

Мужчины рассмеялись и крепко обнялись. Хозяин указал на стоящие чуть в стороне вычурные кресла – обитые гобеленами, с резными ножками и подлокотниками, и амурчиками на подголовниках.

– Это еще что? – удивился гость, указывая на бесовских лучников.

– От поляков отрепьевских осталось, – виновато пожал плечами государь. – Коли брезгуешь, велю скамью принести. Ты, кстати, отчего в ферязи да в штанах?

– Сам же подорожную прислал! Думаешь, скакать в рясе верхом очень удобно?

– Я полагал, ты в возке отправишься.

– Чтобы на каждой яме перепрягали? – Митрополит уселся в кресло. – Я бы тогда токмо послезавтра доехал!

– Тоже верно, – признал Василий Иванович. – Как Ксения, как дети?

– Жена, слава богам, здорова, с детьми хуже, – вздохнул святитель. – Пока ты их из лап годуновских вырвал, приказчики царские успели чуть не до смерти малышей довести. Танечка с тех пор слаба, задыхается постоянно. А у Мишеньки ноги болеют. Ходит плохо.

– Прости, Федор, – развел руками царь Василий. – Как успел, так сразу и выкрал.

– Я понимаю… – вздохнул святитель. – Иные и вовсе ничем не помогли. Но хватит о прошлом, сказывай, зачем звал? Не зря ведь спешку такую учинил!

– Гришка Отрепьев опять ушел, – признался государь, тоже садясь в кресло. – Скользкий, паскуда! Два раза на поле брани из-под картечи выскакивал, в Путивле от яда спасся, здесь неделю назад от ножа увернуться ухитрился. Опасаюсь я, оклемается он и снова себя царем Дмитрием провозгласит, смуту в державе затеет.

Митрополит Филарет промолчал, не желая напоминать другу разговор пятнадцатилетней давности, в котором тот сам признавался, что младший сын государя Ивана Васильевича жив. Одно дело – признание в кругу друзей, и совсем другое – то, что человек говорит вслух. Вслух за последние полтора десятилетия Василий Иванович ни разу не признал царевича выжившим. И, возможно уже и сам уверовал в смерть истинного Дмитрия.

– В общем, мне надобно объявить Дмитрия мертвым.

– Опять?! – изумился святитель. – Но как?!

– Если царевича канонизировать, он станет мертв с тройной надежностью. Ведь святой, коему во всех храмах по всей стране каноны поют и чудотворной усыпальнице коего поклоняются, не может быть живым, верно?

– Святотатство… – после долгого молчания ответил митрополит Ростовский.

– На благо державы русской, ради покоя земель православных, – чуть наклонился к нему через подлокотник государь.

В сей миг после осторожного стука отворились створки, несколько нарядных слуг внесли в горницу легкий низкий столик, поставили его между креслами, украсили высоким золотым кувшином с глянцевой эмалью на боках, поставили два кубка, блюда с мелко нарезанной бужениной, жареными пескарями, изюмом и курагой. Наполнив драгоценные, с самоцветами, бокалы, слуги, так и не проронив ни слова, исчезли.

– Поляки умеют дрессировать рабов, – негромко сказал царь всея Руси. – И жить с удобствами.

– Ты еще балы заведи по их примеру, – посоветовал святитель.

– Мария приедет, ее и спрошу, – ответил государь.

– Мария? – удивился гость.

– Елену мою помнишь? Это она! Токмо совсем юная… – мечтательно вздохнул Василий Иванович.

Митрополит Ростовский, оголодавший в дороге, прожевал несколько пескариков, закусил бужениной, выпил вино, кинул в рот курагу и наконец спросил:

– Так чего ты хочешь от меня?

– Ты должен обрести нетленные мощи Дмитрия Угличского. Так, чтобы имелись основания для канонизации. Здесь, в Москве, я устрою чудотворство с исцелениями. После чего мы его канонизируем… И Дмитрий Иванович будет надежно мертв!

– Это должен сделать я? – после короткого раздумья уточнил святитель ростовский.

– Холопам же такого не поручишь! – откинулся на спинку царь Василий. – Обрести святые мощи должен высокий церковный иерарх. Худородным людишкам подобные находки просто невместны.

– Я в митрополитах без году неделя!

– Но ты мой друг! – снова наклонился через подлокотник государь. – Федор Никитич… Мы с тобой друзья с ранней юности. Ты единственный, кому я могу рассказать всю правду. Ты единственный из всех, кому я могу полностью доверять!

– Мое имя Филарет… – размеренно ответил гость.