– Да, – обескураженно молвил я после долгого молчания, – Ведун знал что-то о её ценности, и полагал, что я тоже, раз упирался да спорил – так, видать, и сказал вору… или князю. А уж тот, думая по ошибке, что я храню эту пакость пуще ока, готов раз за разом пускаться в грязные дела…

– Ить не отстанет, бестия. А что, штука-то важная, почище кошелька, – в который уж раз заметил в своём духе Прохор.

– Да что ты заладил: важная, важная! – чуть не вскричал я. – Что же это за важность такая, что подсылают людей меня обыскивать да грабить?

– Про то князь знает, – ответил Прохор и добавил, полушёпотом: – А то, может, и маляр его, а?

Час от часу не легче! Артамонов никогда не упоминал о камне, и теперь помалкивал, но это в изменчивых моих рассуждениях уже ничего не значило. В день, когда я Артамонова первый раз в Бейруте встретил, выследили меня – прямо от порога его дома. А подстроить ту нашу первую встречу на берегу он тоже вполне мог. Устроил эскизы у тропинки, мимо которой мне никак не пройти из-под обрыва… А что, если продлить мысль Прохора про Ведуна дальше? Ведь очень уж он хотел сам завладеть обратно вещью, которую считал своей. Вряд ли так просто мог уступить её Карнаухову. Откуда у него похожий камень, я догадаться мог, но пока предпочитал не идти далее в своих рассуждениях. Теперь же пришлось продолжить мысль: а почему, собственно, считал старик своим наследством нечто раскопанное князем Прозоровским? М-да. Выходит, не один князь окопался на болотах! Но предположить, что этот отшельник явился в Бейрут и вершит ночные потехи… нет, больше и думать об этом я не желал. Немалого труда стоило мне обратиться в мыслях к походам крестоносцев или осадам Наполеона, кои, казалось, должны были навевать сами эти горы и скалы, но раз за разом возвращался к своим загадкам, как возвращаются к несправедливо причинённой обиде.

Мы двигались весь день и всю ночь, намеренно свернув с большой дороги и предпочтя еле заметные тропы, выдерживая лишь самое общее направление, даваемое солнцем и звёздами. Животные устали и еле плелись. Мы останавливались на час-другой, чтобы размять члены и поискать воды. Я рассчитывал, что погоня, буде такая собрана, отстанет, не найдя нас на большаке. В темноте мы еле нащупывали проходы меж скал и каменных валов и, отвлёкшись на свои мысли, я не сразу осознал, что мы сбились с пути и заблудились. Когда и своих следов мы не смогли найти, чтобы вернуться к прошлой развилке, то, не разбивая лагеря, улеглись прямо на землю, расчистив места от острых камней и закутавшись в верблюжьи одеяла.

Утро осветило нам ужасную правду: мы обнаружили себя в лабиринте. Далее ста саженей в любую сторону ничего не было видно за нагромождениями породы. Даже не имея целью спутать следы, мы запутались так, что не представляли, где вход. О поиске же другого выхода не могли мы и помыслить. Проводник обречённо зудел сквозь зубы одно только слово, смысл которого дошёл до меня не вдруг.

Артамонов уверял, что мы угодили в какое-то вулканическое хитросплетение, на том основываясь, что неподалёку от Неаполя ему встречались такие же завалы грубой породы, с той разницей, что имели здесь они масштаб несопоставимый. Я припомнил, что знал об этой местности, и убедился, что память моя содержит всё, что предостерегало бы от сих краёв. Много слышал я дурных преданий о месте, куда угораздило нас попасть, но никогда не думал, что окажусь в этих мрачных теснинах. Ибо никому и в страшном сне не привидится мысль искать спасения в жутком округе Леджа.

На луговом Хауране, в обширной равнине, опоясанной Антиливанским хребтом и северными отраслями заиорданской горы Аджлун, есть плоская возвышенность, отвесная со всех сторон и представляющая фигуру неправильного полигона, которого периметр в полтораста вёрст протяжения, будто крепостная стена сажен в десять вышиной, вертикально врезается в почву. Местами встречаются узкие проломы, откуда можно проникнуть вовнутрь заколдованного округа. Базальт, из которого составлена вся эта масса, являет следы вулканического своего образования, будто недавно ещё остыло действие подземного огня, её породившего. При охлаждении своём она растрескалась по всем направлениям бесчисленными рвами и щелинами, взаимно пересекающимися и образующими точно улицы старинного германского города, промеж ромбоидов, трапеций и каменистых отвесных зданий самых фантастических форм.

Этот лабиринт утёсов и ущелий, таинственных подземных ходов и недосягаемых пещер, эти колоссальные обломки потухшего вулкана, скудно напыленные кое-где растительной землёй и поросшие побочным прозябением, очевидно, служили искони, в цветущий век Сирии, заветным убежищем вольного ли племени, спасавшегося от владычества Селевкидов и римлян, или шаек разбойничьих, как и поныне обретающих здесь недоступное гнездо от всяких преследований. Округ этот именуется Леджа, в нём жителей нет, нет даже диких зверей в его пещерах, разве ящерица ползает по раскалённому базальту, разве орёл совьёт гнездо на недоступном утёсе, чтобы издалека приносить пищу своим птенцам; ибо Леджа так же безжизненна, как и Мёртвое море с его тяжёлым асфальтическим раствором – оба порождённые, вероятно, в одну эпоху и в тот же возраст мироздания. Порой укрываются сюда друзы соседнего Хаурана от мщения ли врага, или от преследований правительства за разбой, за бунты, за неуплату податей. Им одним, по особенным приметам на скалах, известны потаённые пути этого лабиринта.

Если у Голуа и имелась цель покончить с нами, то лучшего способа он не мог бы сыскать во всем Леванте.

Впрочем, вряд ли он мечтал о том. Если и нужен я ему, то живым.

Поначалу мы опасались ещё встретить за каждым поворотом каких-нибудь местных грабителей, но уже на другой день жажда стала терзать нас с такой силой, что мы мечтали бы променять часть нашего имущества на драгоценные глотки воды. Однако наша надежда на встречу с кем-либо, хотя бы даже с разбойниками, рассеялась весьма скоро.

Леджа имеет свою древнюю систему внутренней защиты. На плоских вершинах утёсов, заслоняющих отовсюду горизонт, построены по направлению продольных щелин ряды башен, вышиной в пять или шесть сажен, имеющих форму усечённых конусов, с террасы которых можно наблюдать вдоль внутренних проходов и мгновенно сообщать известия сигналами по всему округу. Местами построены шанцы по протяжению самых рвов и щелин на несколько вёрст длины. Воды нет по всему этому пространству, за исключением одного источника, под скалой Агир в южной стороне округа, а вдоль восточной стороны, неподалёку от базальтической ограды, тычет в дождливые месяцы зимы поток Вади Лов, откуда в ту пору наполняются пруды, тщательно иссечённые в камне за оградой скал. Туда мы и пытались править наших животных, с трудом следуя извилинам кривого пути.

Теперь знал я, что искали все эти люди – камень, который по странной прихоти сочли они за чудодейственный амулет. Я не терпел модного увлечения мистицизмом, заполонившего салоны обеих столиц – не из-за противоречий со своими воззрениями, и даже не из-за догматов веры, а только лишь по всеобщности этого поветрия, настоящей чуме разума, химерического вызова здравому смыслу, коему не желал я сопричаствовать. Или, может, потому, что не был я вхож в салоны? Но какой смысл мне ныне от бесполезного сего знания, которое умрёт со мной через три дня, если не сыщем мы воды?