Дьюкейн уцепился за край дыры, чья темнота не отличалась от окружающей тьмы, и с чувством исполнения безнадежного ритуала, медленно согнул колени, пока его ноги не уперлись в противоположную стену. Даже это потребовало неимоверных усилий. У него не было сил даже пытаться пролезть туда. Силы его истощились.

Море, катая гальку, ровно двигалось под ногами. Мягкий, хлюпающий звук перешел в тихий хаотический рев. Но Дьюкейн едва слышал эти звуки, с трудом понимая, внутри его головы происходят они или нет. Он подумал, а если дать воде поднять меня к этому дымоходу? Но нет, она как демон затопит эту дыру. Все, что здесь находится, разлетится в куски.

— Ну что, Джон? — резко спросил Пирс сверху.

— Я не могу, — сказал Дьюкейн.

— Вы должны. Попытайтесь. Прижмите ноги почти к голове. Пощупайте стену, где удобно упереться ногами. Затем вытолкните плечи и ноги, они должны делать такое движение, как при ходьбе.

— Я не буду и пытаться, Пирс. У меня нет сил. Не беспокойся. Море вынесет меня потом, когда время придет.

— Не сходите с ума. Смотрите. Я спускаюсь.

Дьюкейн не сумел вовремя отодвинуться, и Пирс упал на его колени прямо в поднимающуюся воду.

— Извините. О, Боже. Я бы мог попробовать подтолкнуть вас, но я едва справился с Минго. Боже, что же нам делать? Если бы я захватил веревку… я не думал.

Дьюкейн сумел встать. Я долго не выдержу, я сейчас рухну… Он не знал, случится ли это с его умом или телом. Душа и тело соединились в этой холодной, острой боли и тьме. Он отчетливо сказал себе: «Я должен сделать все, что могу, чтобы выжить». Он сказал медленно, прислонясь к мокрой стене:

— Мы могли бы сделать… веревку… из нашей одежды… Пирс.

— Да. Да, быстро. Можете раздеться? Нейлоновая майка и брюки, разорвите их на полосы.

— Я разделся, дорогой мальчик. Но ты должен разорвать. Вот.

Дьюкейн неловко освободился от майки и кальсон. Он забыл свое тело и должен был действовать опытным путем, находя, где ноги, где руки. Он начал дрожать и ничего не мог с этим поделать.

— Нет, подержите пока одежду, я должен разорвать свою. О, Боже. Она не рвется. У меня не хватает сил.

— Рви их по швам, — сказал Дьюкейн. — Только не урони, ради Бога, а то мы ее уже не найдем. Вот, я держу, а ты тяни, тащи.

Раздался слабый рвущийся звук.

— Хорошо, хорошо, вот так. Думаешь, хватит? Они вытянутся, конечно. Можешь связать их? Умеешь вязать узлы?

— У меня руки не действуют, — сказал голос Пирса. Он был на грани слез и слегка дрожал.

— Думай об узлах, а не о своих руках. Дай посмотреть… Хорошо, ты сделал это. Теперь, Пирс, слушай меня и подчиняйся мне. Ты заберешься наверх с веревкой и опустишь ее. Я попытаюсь обвязать ее вокруг пояса, иначе не получится. А потом упорно тащи, а я буду помогать тебе руками и ногами. Будь осторожен, удерживайся, если я начну падать, выпусти веревку. Если мне не удастся, значит, так суждено. Не спускайся больше, это бесполезно, ты можешь слишком устать, чтобы взобраться снова. Я испытаю свое счастье, когда море поднимется. А теперь забирайся наверх.

Пирс, тихо ропща, отошел от него. Из-за шума воды Дьюкейн не слышал, как он взбирается наверх. Дьюкейн дотянулся до мокрой раскачивающейся веревки. Потом она замерла.

— Она у вас? — спросил Пирс сверху.

— Да. Я думаю, что сумею обвязать вокруг пояса, длина достаточна.

На самом ли деле так, подумал он. Глупо, надо было попросить Пирса сделать это. Очень медленно он обмотал ее вокруг пояса и завязал узел.

— Теперь тащи, очень осторожно, а я буду тебе помогать.

Это невозможно, думал Дьюкейн, абсолютно невозможно. Сейчас, когда он поднялся, морская вода достигала уже до колен. Мелкие брызги сеялись сквозь темный воздух. Шум внутри головы стал сейчас металлическим, заглушающим все остальное, как в детских лихорадочных кошмарах. Если бы я мог молиться, подумал он, если бы существовал такой источник силы, к которому я мог бы подключиться. Он скорчился у входа в трубу. В ногах совсем не было силы, чтобы попытаться вскарабкаться. Они закоченели от холода и обессилели, голой спиной он беспомощно ерзал по скользкой ледяной стене, пытаясь взобраться хоть чуть-чуть повыше. Его мокрое обнаженное тело беспомощно висело между стен, не делая усилий, не излучая энергии. Он подумал: если бы я мог чем-то отвлечь свой разум, это, может быть, помогло бы телу — чем угодно, эротическими видениями, чем-нибудь. Что-то белое появилось в воздухе, прямо перед глазами, подвешенное в пространстве. Лицо женщины плыло перед ним, казалось, оно движется и в то же время неподвижно, как луна на небе, едва различимое и все же отчетливое, смотрело ему в глаза.

Он обнаружил, что уже не сидит, скорчившись, а висит между двух стен. Не исчезай, не уходи, сказал он мерцающему лицу, как бы исподволь замечая, что его ноги движутся, его сгорбленный длинный костяк висит в воздухе. Он мог слышать, как Пирс наверху говорит что-то, эхо разносило слова. Смысла в них не было. Веревка ровно тянулась вверх. Очень-очень медленно Дьюкейн возносился ввысь. Стало легче. На бледном лице прояснились черты, которые он знал.

Дьюкейн лежал на выступе. Эти теплые звезды под веками закрытых глаз, наверно, слезы, подумал он почти отвлеченно. Пирс растирал его, пытаясь натянуть оторванный рукав свитера на его руку.

— Погоди, Пирс, погоди, погоди.

Чуть позже Дьюкейн сел. Он вытянул онемевшие руки, прикасаясь к чему-то черному, что, наверно, было Пирсом, Минго, скалой. Сладкий, насыщенный небесный сухой запах маргариток стал сильнее. Внизу все сильнее шумела вода, казалось, она крутится в водовороте, ее как будто кружили в огромном пустом сосуде. Он спросил Пирса, едва узнавая свой голос:

— Мы можем выбраться отсюда?

— Нет, я пытался уже. Здесь есть трещины, но выхода наружу нет.

— Понятно, — Дьюкейн прислушивался к шуму воды. Он чуть изменился. Вода, должно быть, сейчас достигла входа в трубу.

— Сколько времени прошло, Пирс? Прилив уже достиг пика?

— Я не знаю. Я потерял счет времени. И в часах не работает подсветка.

— У меня тоже. Как ты думаешь, вода достигла высшей точки?

— Не знаю.

— Тут влажно?

— Не могу сказать, я ничего не чувствую. А вам как кажется?

Дьюкейн начал опять двигать руками, пытаясь понять, к чему прикасается. Он ощутил что-то длинное и гладкое, как будто в воздухе была проведена черта. Он поднес пальцы к губам. На них был вкус соли. Он лизнул пальцы, согрев их до легкого содрогания. Затем он опять коснулся холодной линии, опять попробовал на вкус. Соль. Или он ошибался? Может быть, его пальцы так пропитались морем, что они сами солоны? Он сказал Пирсу:

— Я тоже не знаю.

Он подумал, лучше и не знать.