Орлов, схватившись за рюмку, влил содержимое в себя одним махом:

– Оставь ее в покое, слышишь? И держи свои бредовые подозрения при себе – я не верю, что Рыков согласен с тобой.

Мигель кивнул:

– Не буду утверждать, что полностью согласен. Я бы сказал – он озабочен тем, что происходит. Что ты собираешься делать?

– Не твое дело! – рявкнул Орлов.

– Ошибаешься, – угрожающе ответил Мигель. – Это мое дело. Это наше общее дело. И если ты не предпримешь надлежащих шагов, то их предприму я. Я не позволю ей остаться в стороне.

– Что это значит? – нахмурился Орлов.

Мигель несколько мгновений внимательно смотрел на его озадаченную физиономию, а потом произнес злым голосом:

– То и значит! Да как она смеет не отвечать Анне, когда та ей звонит? Да кто она такая?

– Анна – не твоя забота, – вырвалось у Орлова. – И какое тебе дело до нее?

– Ты будешь это решать? – вызверился Мигель. – Меня бесит тупое высокомерие твоей бабы, и я не собираюсь его терпеть!

– И что ты ей сделаешь? – презрительно поинтересовался Орлов. – Косо посмотри в ее сторону, и тебя упекут в СИЗО – вот там и подумаешь…

– Смотри, как бы самому снова там не оказаться, – холодно перебил его Мигель, – самое тебе там место…

Орлов вскочил, с грохотом отшвырнув стул. Он задел стол, и тарелка с недоеденным стейком, подпрыгнув, полетела на пол вместе с приборами. Текила свое дело знала – в голове у него совершенно помутилось. Он схватил наполненную Мигелем рюмку и выплеснул ее прямо в лицо испанцу. Тот тоже взлетел с места – драка казалась неизбежной, но к ним уже спешила охрана:

– Господа, господа!..

Их оттащили друг от друга: Мигеля насильно усадили на стул, и охранник удерживал его на месте, пока Орлова выпроваживали вон – вежливо, но настойчиво. Потом Мигель прикончил в одиночестве бутылку текилы и отправился домой, не без удовольствия вспоминая разъяренного приятеля. Еще немного, и он разберется с этой парочкой. Как они его достали!..

Барменом в «Ривьере» оказался мулат с белозубой улыбкой, в фирменном костюме. Дитя любви милой московской девушки с белокурой косой и некоего африканского принца из «Лумумбария» – он носил благородное имя Карл и с детства говорил по-русски. Знатного отца он никогда не видел, но тот исправно посылал деньги на его содержание. Когда Карлу исполнилось семнадцать, и на горизонте замаячила армия, он поступил в пищевой институт – фактически вне конкурса, где вскоре женился на одной из типичных круглолицых русских девушек – он всегда сходил с ума по такому типу женщин.

В армию его все-таки забрали, но он отлично устроился на дивизионной кухне – готовил Карл отменно. Место было теплое, «деды» ему не докучали, и кормил он не кого-нибудь, а высший офицерский состав во главе с дивизионным генералом Сорокиным, который ценил кулинарные способности Карла, а еще больше – его талант смешивать невероятно вкусные коктейли. Этому Карл научился у приятеля – бармена дорогого столичного ресторана. В Москве они жили в одном доме.

Аккурат к его дембелю Сорокина «попросили» в отставку. Генерал ушел тихо и без скандала, с облегчением перекрестившись – слишком много армейского имущества исчезло в неизвестном направлении.

Но отставной генерал не пожелал расставаться с личным поваром. На «накопленные» за время нелегкой службы деньги генерал открыл ночной клуб в центре Москвы, который быстро стал популярным. Местный авторитет милостиво взял его под крыло, и Сорокин стал процветать, а вместе с ним процветал и его любимчик Карл Николаев – он купил себе квартиру, хорошую машину и горя не знал.

А теперь к нему явилась уголовка! Карл от страха не мог двух слов связать. И ведь не скажет этот капитан с холодными серыми глазами, что его конкретно интересует. А в деле Карла – одно лишнее слово, и можно «Marche Funebre»[36]заказывать за милую душу.

И когда в очередной раз капитан задал ему скользкий вопрос, нервы Николаева не выдержали, и он взмолился:

– Ну что вы из меня нервы тянете, товарищ капитан! Говорите конкретно, что вас интересует, а я отвечу, если смогу!

– Вы всех клиентов знаете по именам? – спросил Глинский.

– Да вы смеетесь! – Карлу было не смешно, но он попытался выдавить из себя улыбку. – У нас здесь толпа бывает каждый вечер. Разве можно всех упомнить!

Он быстро соображал, каким образом ему выкрутиться, если сейчас его начнут спрашивать про «серьезных» людей, посещающих клуб.

Но когда Глинский сунул ему под нос фотографию, он с облегчением улыбнулся. За человеком на снимке, насколько он знал, ничего подозрительного не водилось.

– Ах, этот! Ну, видел, он частенько к нам забегает.

– Один?

– Когда как. Иногда с девками. Но все время с разными.

– Вы знаете его имя?

– Слышал, как его называла одна – Мигель, а фамилию не знаю. А может, это просто погоняло.

Глинский спросил его о ночи убийства Ольги Вешняковой.

– Ничего особенного. Пришел злой, пузырь текилы сразу взял. Сидел и пил.

– Во сколько пришел?

– Не могу сказать. Но до двух, это точно. Скорее около полвторого. Народу уже порядком набилось, а до часу у нас довольно спокойно.

– Чем он занимался?

Карл с раздражением бросил не стойку полотенце, которым до этого протирал рюмки.

– Да чем занимался! Текилу жрал. Потом бабу снял и исчез вместе с ней.

– Какую бабу?

Бармен замялся. Этот парень снял Кристину – одну из штатных девочек клуба, и он знал, что Сорокин ему спасибо не скажет, если он назовет ее имя.

– Не знаю, – ответил он с честными глазами. Глинский усмехнулся.

– Я ведь все равно до нее доберусь, – пригрозил он, – так что не жмись, давай, выкладывай. А то через полчаса здесь будет ОБЭП, ОБНОН, и еще…

– Кристинку, – пробурчал Карл, – только не говорите никому, что это я ее сдал, ладно? А то мне неприятностей будет – выше крыши…

– Как мне ее найти? – спросил Глинский.

– А что ее искать? – удивился бармен. – Во-он она сидит!

Он кивнул на один из столиков, за которым сидела платиновая блондинка с пышной грудью, узкой талией и с волосами, собранными в тяжелый пучок, одетая более чем скромно – серенькая юбочка, серенькая же маечка…

Когда Виктор попросил позволения присесть, она коротко кивнула, равнодушно скользнув взглядом по высокому, привлекательному молодому человеку. Ничто – ни манеры, ни одежда – не выдавало в ней проститутку.

– Кристина? – спросил Виктор и, получив еще один короткий кивок, продолжил: – Я из милиции.