Но случались и приятные моменты: так, во Флоренции Александр с радостью убедился в том, что его отношения с сыном на расстоянии улучшились. Отец и сын обменивались теперь искренними, полными нежности письмами. «Не беспокойся, – пишет Александр Первый Александру Второму 30 ноября 1840 года, – не полгода и не два года я буду заботиться о тебе, а всегда, до тех пор, пока ты совсем не встанешь на ноги».

Он занимался воспитанием этого одичавшего мальчишки с тем большим старанием, что чувствовал свою вину перед ним за то, что так долго им пренебрегал. Прислушиваясь к поэтическому лепету своего юного соперника, он советовал сыну научиться сочинять латинские стихи – тогда лучше будут получаться у него и те, которые он пишет по-французски, освоить древнегреческий, чтобы иметь возможность читать Гомера, Софокла и Еврипида в оригинале, читать Библию в переводе Саси, погрузиться с головой в сочинения Шекспира, Данте, Корнеля, слово за словом смаковать Мольера: «Никто никогда не сможет писать лучше». Но неофиту при этом не следовало забывать и о современных авторах. Если говорить о Гюго, Александр Первый предлагал Александру Второму на выбор лучшие монологи из «Эрнани», «Король забавляется» и «Марион Делорм». И прибавлял: «Наконец, что касается меня, ты вполне можешь выучить рассказ Стеллы из „Калигулы“ и охоту Якуба на Льва, а также всю сцену из третьего акта между графом, Карлом VII и Аньес Сорель».

Дюма без ложной скромности помещал себя самого среди великих. Он ничуть не сомневался в том, что сын восхищается им. Время недоразумений прошло, наступили времена семейного согласия. Ему казалось даже, будто в этой новой атмосфере взаимопонимания он работает более энергично и вдохновенно. Едва закончив «Шевалье д’Арманталя» – роман, первый набросок которого уступил ему Огюст Маке, Дюма предложил тому же «поставщику» взяться вместе с ним за легкую пьесу «Брак во времена Людовика XV». Сюжет ее он кратко изложил будущему соавтору так: «Молодая девушка – совсем молоденькая и очень простодушная […] – вышла замуж за молодого человека, почти такого же молодого, как и она сама, но одержимого современной мыслью о том, что жизнь человека без страсти ничего не стоит. Своего рода подражателя Антони…» Александр мечтал о том, чтобы в этой комедии играла одна из последних его любовниц, Леокадия Эме Доз, рядом с его новой близкой подругой, мадемуазель Марс, которая собиралась покинуть сцену. В конце концов Огюст Маке, который и без того был слишком занят, от совместной работы отказался, и Дюма один написал эту живую и невинную развлекательную пьеску. Желая убедить Жака Доманжа в том, что его новое произведение можно выгодно продать, Александр объясняет ему: «Эта пьеса […] не хуже „Мадемуазель де Бель-Иль“, но в другом роде, и она будет иметь большой успех, особенно если будет играть мадемуазель Марс». Едва на рукописи успели просохнуть чернила, Дюма поспешил прочитать «Брак во времена Людовика XV» кружку знакомых аристократов, в числе которых были герцогиня де Шуазель, граф де Лаборд, князь Голицын, герцог де Люк и кое-какие особы, несколько менее знатные. Ида, пышно разодетая, присутствовала при чтении в качестве супруги автора. И у нее был случай насладиться совершенным триумфом! Она немедленно написала Жаку Доманжу: «Вы даже и представить себе не можете, какое впечатление произвела пьеса. Никогда не видела подобного восторга. […] Я нахожу, что это лучшая комедия нашего времени. Александр превзошел себя, и я думаю, что это лучше, чем „Мадемуазель де Бель-Иль“, так считаю я и так считают все, кто слушал пьесу. Так что прошу вас, дорогой друг, не прислушиваться к шуму, который поднимают Французский театр, этот дурак Бюлоз или газеты, не забивайте себе этим голову. Вы не знаете, что это за сброд, и не знаете причин, заставляющих их так говорить и действовать!»

На следующий же день после чтения новой пьесы герцог Лукки наградил автора, пожаловав ему Большой крест своего крошечного герцогства. Александр, который мог к этому времени уже похвастаться крестом Почетного легиона, орденом Изабеллы Католической, и тем, что преподнес ему Леопольд I Бельгийский, и шведским орденом Густава Вазы, и орденом Святого Иоанна Иерусалимского, был на седьмом небе от счастья. Он поручил Доманжу купить ему в Париже «локоть[71] зеленой ленты Вазы и локоть орденской ленты Изабеллы Католической». С этой целью «благодетелю» были отправлены образчики, цвета которых следовало соблюдать в точности. У Иды тоже голова кружилась от восторга при виде мужа, у которого грудь сверкала и переливалась, словно витрина магазина накануне Рождества.

Александр сто раз заслуживал таких почестей, считала она, вот только этими безделушками, как бы почетны они ни были сами по себе, семья не прокормится. Обидно, что при этом муж, каким бы он ни был чемпионом по скорости письма, не мог, оставаясь в разумных пределах, наращивать темп. «Он не смог бы работать больше, не подвергая опасности свое здоровье и свою репутацию, – объясняет она неизменному наперснику семейства, Жаку Доманжу. – Он трудился так усердно, что здоровье его довольно серьезно подорвано; кроме того, у него началась болезнь глаз, которая очень меня тревожит. Он посоветовался с двумя или тремя врачами, и все они в один голос предписали ему прежде всего полный отдых, по крайней мере на какое-то время». Однако предписывать Александру отдых было все равно что запрещать табак курильщику. Он был физически не способен выпустить из рук перо. «Брак во времена Людовика XV» был отправлен в Париж в двух экземплярах: один предназначался Асселину, секретарю герцога Орлеанского, другой – Жаку Доманжу: с поручением пристроить пьесу во Французский театр, что было – это и сам автор признавал – нелегкой задачей, поскольку доверенному лицу Дюма неминуемо должны были помешать в этом посредством «тысячи грязных подлостей» из-за того, что «госпожи любовницы министров и прочих не будут в этой пьесе играть».

«Брак во времена Людовика XV» был прочитан перед художественным советом 27 декабря 1840 года. Комедию приняли, оговорив лишь небольшие поправки, и Александр, хоть и был оскорблен подобными требованиями, тем не менее согласился пересмотреть текст, с тем чтобы слегка его «отшлифовать». Но тут возникли проблемы куда более серьезные: мадемуазель Марс, недовольная своей ролью, отказалась играть «графиню». Автор, испугавшись, как бы не впасть в немилость, принялся униженно молить актрису, стараясь смягчить ее сердце: «Пьеса была написана только для вас, для вас одной, – пишет он ей 7 января 1841 года. – […] Роль по-прежнему принадлежит вам». Однако и эта отчаянная мольба не смогла поколебать решимости мадемуазель Марс. Считая себя слишком старой для того амплуа, на которое ее предназначали, она сожгла все мосты и написала прошение об отставке. Положение сделалось еще более сложным, поскольку Бюлоз, к этому времени железной рукой управлявший Французским театром, так и не прислал двух с половиной тысяч франков, обещанных Дюма в качестве аванса. В конце января Александр, потеряв терпение, обратился к Жаку Доманжу с просьбой ускорить решение проблемы: «Вам, должно быть, так же, как и мне, неприятно поведение Бюлоза; если он отказывается выдать вам наличными две с половиной тысячи франков, напустите на эту скотину судебного исполнителя!» Тому же Жаку Доманжу, окончательно сделавшемуся поверенным четы, поручено было передать конфиденциальное письмо Александра Виктору Гюго: «Что вы думаете о возможности представить мою кандидатуру [во Французскую академию] в настоящее время? Разве не прекрасно было бы войти туда вместе? Повидайтесь с Понжервилем и Нодье, поговорите с ними об этом. Я знаю, что вы будете настолько же довольны тем, что я последую за вами, насколько я доволен тем, что вы меня опередили». Важно было еще сделать так, чтобы ловкий ассенизатор уболтал Асселина, заставил его разведать намерения Казимира Делавиня и, не подавая виду, расшевелить дремлющее расположение Шарля Нодье. Но, несмотря на все старания друзей, Дюма сознавал, что и для постановки его пьесы в «Комеди-Франсез», и для успеха его академической кампании лучше бы ему было самому быть на месте. «Поторопите репетиции, дорогой мой Доманж, – пишет он своему неизменному уполномоченному, – я подхвачу их на том месте, до которого они дойдут, и заставлю артистов оживиться».