Трактор потом простили, потому что он был инвалид и почти год как ездил на трёх колёсах. До этого болел какой-то ржавой железной болезнью, и, чтоб она не перекинулась на остальные колёса, Шура больное колесо пропил снял. Или оно само отсохло. А Шуру с работы попёрли. Ну, не то чтобы попёрли, а просто не ходит он на неё теперь на законных основаниях. Керосинка его (не собака, конечно, а жена), уставши пилить Шуру за пьянку, собрав свои и Шурины вещи, ушла к другому. Потом у Керосина был инсульт, но он выкарабкался. Ему дали третью группу. Тут и пенсия подоспела. От нечего выпить делать Шура увлёкся резьбой по дереву. Дом свой и даже будку Керосинки (не жены, конечно, а собаки) украсил резными наличниками. Потом ему стали заказывать такие наличники московские дачники, и Шура купил недорого электрический лобзик, потом к нему вернулась жена и трактор, потом… Керосин запил. Дачники к нему какое-то время ещё приходили по старой памяти, но скоро перестали. Зато на крыше дровяного сарая Шура устроил восемь скворечников и по весне имеет законный повод восемь раз выпить на новосельях. Не говоря о днях рождения птенцов.

* * *

Последние лет двадцать своей жизни мой папа соблюдал строгую диету сахарных диабетиков. Конечно, когда мама не видела, он не очень её соблюдал, даже и вовсе наоборот, но мама видела всегда. И потому ел он вместо настоящих конфет только специальные диабетические батончики, вместо белого — чёрный хлеб и все остальное, что при такой диете полагается. Правда, кроме диеты, папа таблеток никаких не пил и уколов не делал. Он бы и диету… но с мамой лучше было не связываться. Всё дело было в том, что у папиной мамы и моей бабушки таки был диабет. И мама решила, что бережёного бог бережёт. И берегла так, что папе мало не казалось.

За год или около того до смерти папу обследовали на предмет совершенно других болезней. Собрали, как водится, все анализы, и папа пошёл с ними на приём к какому-то старому и мудрому Шапиро. Этот самый Шапиро был до того стар и мудр, что спрашивал у пациентов об их самочувствии. Нынешние-то врачи сразу утыкаются в бумажки и начинают писать, писать и писать, пока пациент не заскучает и не уйдёт к другому, такому же врачу, но по знакомству и за деньги. Так вот, папа ему всё и рассказал. Среди прочего упомянул свой сахарный диабет, от которого он спасался диетой. При этих словах Шапиро приподнял бровь, пошелестел анализами, пожевал губами, задумчиво подвигал в разные стороны немаленьким носом, а потом сказал папе:

— У вас нет никакого сахара. И диабета нет. По анализам нет.

Помолчал и тихо спросил:

— А кто вам ставил такой диагноз?

— Жена, — ещё тише ответил папа.

Я эту историю услышал только на прошлой неделе, спустя девять лет после смерти отца. К чему мне её рассказала мама? А к тому, чтобы я понимал — таких настоящих мужчин и мужей теперь днём с огнём не найдёшь. И мужа моей дочери надо искать именно такого. Между тем как я… Мама не договорила, махнула рукой и полезла в буфет за шоколадными конфетами к чаю.

* * *

А теперь читаю книжку Мишеля Пастуро «Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола». Среди прочего, прочёл там следующее: «Почти во всех областях Англии существовал обычай определять размер какого-либо места в лесу по числу свиней, которые могут откормиться на нём за год. Например, известно, что лес в Пакенхеме (современный Суффолк) в конце XI века мог дать пищу ста свиньям, а в 1217 году — лишь пятидесяти». И я задумался. Вот у них раньше было со свиньями, как у нас теперь с чиновниками. Нас всё меньше и меньше, а чиновников всё больше. Наверное, где-то и у нас в секретных хранилищах есть данные о том, сколько человек может прокормить одного нашего чиновника. Но нам их ни за что не покажут. В печать просочилась только сказка Салтыкова-Щедрина о том, как один мужик двух генералов кормил. Но тогда и генералов было не в пример меньше нынешнего. Свиноводы-то свои проблемы решили. Организовали свинофермы и по лесам теперь свиней не пасут. Да и жалко леса. Может, и нам чинофермы организовать? Де-факто они уже есть в разных коттеджных посёлках и таун-хаусах. Укрупнить, организовать подвоз нужных продуктов. Правда, запах… Опять же какой у них навоз? Годится ли для огородов? Вопросов много. Можно, конечно, и с другой стороны зайти. Пусть учёные выводят мелкую породу чиновников в рамках программы по нанотехнологиям. Вплоть до клопов и даже вшей. Само собой, не сразу. Сначала размером с кролика или курицу, а потом и до насекомых размеров. Обратная связь появится. Зарвались, к примеру, чиновники, которые на тебе живут, пьют кровь не по чину, — пригрози им баней и хозяйственным мылом. Быстро утихнут. Наверное, есть и другие способы. Я не знаю. Но решать как-то этот вопрос надо.

* * *

Санкт-Петербург, несомненно, по праву носит название нашей культурной столицы. На Московском вокзале я видел бомжа, вытиравшего сопли носовым платком. Спустя час на набережной Фонтанки я повстречал двух старушек в летних панамках, одна из которых говорила и говорила другой: «Как же я заебалась, Ираид очка Борисовна, дорогая! Как же я заебалась…» И зелёные перья лука, растрёпанно торчавшие из её сумки, печально клонились к земле.

* * *

Перед входом в Санкт-Петербургский военно-морской музей работает сувенирная лавка. Там продают модели кораблей и подводных лодок, сувенирные компасы, эмблемы, шевроны и значки. Кто больше двух минут будет смотреть на витрины с этими сокровищами — тот пропал. Для семьи, для общества, для всего. Сердце разрывается, когда слышишь из разных углов: «Мама, эти погоны стоят всего двести рублей!» А погоны и впрямь хороши. Они называются «ДМБ-погоны». На них изображена практически чеховская серебристая чайка поверх золотых букв «Бф» и прикреплены жёлтые лакированные лычки с белыми каёмками. И лычки такой ширины, что им только на адмиральских погонах и красоваться. А в самом музее… Я вам так скажу: кто сможет пройти мимо и не прикоснуться (невзирая на табличку «руками не трогать») к кормовому фонарю шестидесятипушечного турецкого корабля «Мелеки-Бахри», взятого в плен эскадрой контр-адмирала Ушакова в сражении у Тендры 29 августа 1790 года, — тот и не мужчина вовсе, а офисный планктон какой-нибудь. Или женщина. Ещё я погладил якорь ледокола «Ермак», фрагмент обшивки «Святого Фоки», на котором плавал Георгий Седов, и штурвал с колонкой гидравлического управления рулём с эскадренного броненосца «Цесаревич». А вот флаги турецких кораблей и даже фашистский военно-морской флаг я и пальцем не тронул. Тронешь их, как же. Они к потолку подвешены.

* * *

Что ни говори, а Буш всё же больше подходит нам, чем им. Вчера на неформальной вечеринке главных глобалистов все культурно беседовали, пили полезные соки, а Джордж, наливая в стакан пиво, разлил его по всему столу. И штаны, поди, намочил. Хорошо, что не подавали крендельков и не катались на велосипедах, а то бы и поперхнулся, и навернулся. А ещё и живот у него прихватило. Да так, что с французским президентом он переговаривался, не выходя из сортира номера. Всё по нашей пословице: не плетнём придавит, так корова обосрёт. А наш? Чей угодно — только не наш. Не пьёт, не курит. С юности занимается спортом. А Буш, между прочим, с юности бухал, и крепко. Еле остановился. Наш, на моей памяти, три раза сказал, что думал — когда обещал в сортире мочить, когда Эстонии предложил вместо Пыталовского района уши мёртвого осла и когда позавидовал потенции израильского президента. И всё. Совсем всё. Остальное время подтянут, лицо такое каменное, что от бронзового бюста на родине Лубянки не отличить. Помню, Ельцин покойный сказал корреспонденту, что он пьёт как все — только по праздникам, которые всегда с ним. А у этого есть ли праздники? Хоть один? То-то и оно… Конечно, Борис Николаевич моментом тогда не воспользовался, когда преемника себе выбирал. Попросил бы папашу Буша — нам бы Джорджа отдали за милую душу. С женой, детьми и собакой. Клинтон ещё и приплатил бы. Но и теперь не поздно. Выборы на носу. У обоих по два срока отмотано. В своих странах. А в чужих можно ещё по два. И без всяких изменений в конституции. И все несогласные умоются. Наш у них, а их у нас. А уж какое будет торжество демократии…