Жаль её. Она ведь достойна любви, поклонения, заботы — а всё это было только во время беременности. Живущая с чувством вины, видящая холодную вежливость мужа, который сажает рядом с ней рабыню, целует её, что-то шепчет…

Что у госпожи было в жизни, кроме её положения, драгоценностей, платьев? Она тоже вещь, её тоже продали, не дали выбрать, с кем связать судьбу. Наверное, потому что мы похожи, у нас и сложились доверительные отношения.

Даже ревновать не умеет — пробовала, но недолго продержалась. Или не настолько нужен муж, чтобы ревновать? Просто неприятно и обидно.

Но после родов всё изменится. Моего ребёнка госпожа невзлюбит: он лишит Ангелину места в сердце отца. И мне заодно достанется — как матери того или той, кто эту любовь отнял. А ведь моей вины в этом нет, я хозяина не приманивала, не очаровывала, он сам…

В середине апреля во мне проснулась тяга к чистоте. Выпрашивая у служанок тряпку, смахивала пыль, переставляла мелкие вещи.

Настроение улучшилось, мучившие страхи отступили, даже отражение в зеркале не казалось таким уродливым. И животик мне нравился. Только ходить с ним тяжело. И дышать. И не наклонишься…

Словом, перестала волноваться, даже не считала дни, оставшиеся до рождения малыша. Он сам напомнил о себе. Тридцатого апреля.

Когда всё началось, расставляла флакончики по полкам в ванной госпожи. Сначала даже не обратила внимания на приступ резкой боли — такие периодически случались в последние недели. По словам врача — обычное дело. Переждала острый момент, немного посидела и продолжила заниматься делами. Но примерно через час боль повторилась, на этот раз сильнее.

Забеспокоилась, когда меня согнуло в третий раз, а бельё намокло, будто у младенца.

Попросив Фей скрыть последствия конфуза, пошла переодеться. Разумеется, у самой ничего не вышло, пришлось звать на помощь. И сжимать зубы от очередного мучительного приступа. Четвёртого.

Отлежаться не дали — доложили госпоже. Та немедленно послала за врачом и акушеркой, той самой, что принимала норину Ангелину, и приказала переодеть меня в ночную рубашку. Только тогда поняла, что рожаю. И запаниковала, потому что оказалась к этому не готова.

Вспомнились роды норины Мирабель, её стоны — скоро и я буду так же кричать.

Шоан, как же страшно! Вдруг не смогу: я же не знаю, как надо. Вдруг ребёнок не родится и умрёт? Вдруг как-то наврежу ему?

Приехал хозяин, сменил у постели супругу. Переживал жутко, говорил всякую чепуху и сжимал руку, когда меня сводила судорогой боль.

Врач сказал, что до самих родов ещё долго, и, оставив вместо себя акушерку, отправился домой обедать.

Меня тоже через силу накормили бульоном — ничего другого желудок не принимал.

Время тянулось медленно, периодически прорезаемое болью. Схватки, застигая врасплох, заставляли вскрикивать. Старалась сдерживаться, кусала губы, потому что видела реакцию норна — взволнованный взгляд, испуг, сочувствие и досада. Насколько я понимала, — на себя, за бессилие помочь. Потом он не выдержал и ушёл.

До ужина так ничего и не произошло, не считая того, что схватки участились.

Вернулся врач, посмотрел, сказал, что в течение часа должно начаться. И оно началось…

Как и что было, не помнила. Воспоминания сохранили только истошные стоны, какого-то существа, наверное, меня, потное влажное тело, превратившиеся в сгусток боли, и доносившиеся, будто издалека, слова акушерки: «Тужься, тужься, милая! И дыши, как собачка». Я так и дышала, потому что иначе не могла. Казалось, никак не могла.

Понятия не имею, сколько это длилось: потеряла счёт времени, а портьеры в комнате были задёрнуты. Наконец, внезапно, сквозь пелену полусознательного существования, ощутила, что живот пуст, а боль ослабила хватку, убрав клыки от горла растерзанной жертвы.

И в этот миг раздался крик младенца.

Я вдруг ощутила себя такой счастливой, что окружающая пелена дрогнула, позволив проникнуть в сознание звукам, образам, запахам.

Усталость, облегчение, предвкушение и нетерпение — вот что я чувствовала в те несколько минут, пока моего малыша вводили в мир.

Акушерка показала его уже отмытого, но всё ещё кричащего:

— Поздравляю, отмучалась. Крепкий родился, большой, поэтому так тяжёло было. Вырастет сильным, маме на радость.

— Это мальчик? — облизав сухие губы, хрипло спросила я.

— Мальчик, — улыбнувшись, подтвердила она и, положив сына мне на живот, вышла, чтобы позвать норна.

Внимательно, трепетно рассматривала крошечное существо, надрывавшееся от плача. Мой ребёнок… Даже не знаю, похож ли он на меня — глазки тёмные. Наверное, будут, как у отца. Нет, носик мой.

Какие же у него пальчики, как кукольные!

Не выдержав, прослезилась и, приподняв руку, осторожно коснулась его лобика. Замолчал, уставился на меня круглыми глазёнками. Да, малыш, я твоя мама.

Дверь отворилась, и в комнату осторожно вошёл хозяин. Взглянул на меня и с облегчением вздохнул.

— Поздравляю с рождением сына, мой норн, — врач собрал инструменты и вышел.

Кажется, на минуту норн потерял дар речи, окаменел, потом порывисто сунул в руку акушерке горстку монет и подошёл ко мне. Присел на корточки у изголовья и поцеловал, нежно проведя пальцами по щеке. Глаза светились радостью.

От него пахло рашитом — значит, волновался. Он всегда глушил сильное беспокойство спиртным.

— Сын, у меня родился сын… Лей, ты хоть понимаешь, что это значит? — хозяин аккуратно взял ребёнка на руки. Более глупой улыбки, чем сейчас, я на его лице не видела. — Иалей, ты… Ты принесла счастье в этот дом. Змейка, радость моя!

Передав сына акушерке, норн порывисто обнял и принялся целовать, не обращая внимания на струившийся по моей коже пот.

Со словами, что я устала, должна отдохнуть, а перед этим ещё и покормить ребёнка, акушерка вытолкала его вон.

А потом я заснула, сама, без снотворного, крепко, как могла, и в то же время бережно, прижимая сына к груди.

Когда проснулась, в комнате успели прибраться, поменять постельное бельё… и забрать ребёнка. За что, куда?

С трудом сев, испуганно огляделась в поисках детской кроватки — нет. В углу — букет цветов, на столе — какой-то бархатный футляр, а сына нет.

Пошатываясь, как пьяная, кое-как встала с кровати и побрела к двери.

Нужно найти сына, иначе я сойду с ума! Никогда бы не подумала, что так буду его любить, но, увидев лишь раз, поняла, что никому никогда не отдам. Даже норине Мирабель.

Это жестоко, лишать ребёнка сразу после родов! Я хочу его кормить, смотреть на него, видеть его первые движения… Я мать, я имею право!

— Госпожа, вам нельзя, госпожа, ложитесь! — откуда ни возьмись, появилась Фей и потащила меня обратно к кровати.