– Если ты знал о планах Фирсова, то почему не помешал? – Спросил я. – По крайней мере, убил бы его еще раз – молодого, рвущегося к штурвалу.

– Именно так я и поступил. Если б ты не устроил облаву на «Третьяковской» и не сорвал его с обычного маршрута, то крест на могиле Иван Иваныча уже покрылся бы плесенью. А вообще, бестолку это, Миша. Я же говорил, что видел версию без Фирсова. Тоже не годится. Ну, был бы сейчас не его портрет на транспарантах, а чей-то другой. Тебе от этого легче?

– Значит, того Фирсова грохнуть, который в тридцать восьмом окопался.

– «Грохнуть»? Испортило тебя Сопротивление. Генерал Фирсов – это жалкий старик с прострелянными легкими. Там все уже закончилось. Разве ты не заметил, что в тридцать пятом России больше нет?

Я молчал, ожидая продолжения. Его не могло не быть, иначе зачем Тихон продолжает что-то делать? Зачем мы сейчас разговариваем, куда-то идем, зачем мы существуем? Прожить в нищете еще два десятилетия, а потом быстро и безболезненно скончаться от ядерного взрыва?

Тихон чего-то не договаривал. Даже по интонации было ясно, что за приговором последует намек на амнистию. Хотя бы отсрочка.

Мы подошли к моему дому, и Тишка, заприметив в небе что-то необычное, восхищенно выдохнул:

– Ух ты-ы-ы!

Над крышами, делая неожиданные виражи, носилась стая голубей. Немногочисленные прохожие останавливались и, задрав головы, наблюдали за птицами. Пустырь через дорогу разразился радостным лаем. Владельцы собак натягивали поводки и щурясь, вглядывались в небо. Мальчишки на крыше темно-зеленой голубятни задорно свистели и размахивали рубахами. На этом пустыре хоть что-то достроили до конца.

* * *

Нерешительно, будто заранее извиняясь за беспокойство, тренькнул дверной звонок. Так тихо и коротко умела звонить только соседка: пощупает кнопочку и тут же отпустит, точно обожжется или чего-то испугается.

– Добрый день, – сказала Лидия Ивановна.

– Здрасьте, – скупо ответил я.

– Вы дома, Мефодий?

– А что, не похоже? – Схамил я, внутренне перекашиваясь от такого ее обращения.

– Опять вы меня на словах ловите, – с улыбкой заметила она. – Ну я с вами в каламбурах не буду состязаться, у меня болтовня старушечья, а у вас – профессия.

Чертовски приятно, только как она узнала?

– Вы что-то спросить хотели, или просто поздороваться?

– Я думала, вас дома нет, а тут слышу: голоса за стенкой. Забоялась: вдруг кто чужой залез?

– Спасибо за заботу, все в порядке. У меня и брать-то нечего.

– А документы, а рукописи? Это ведь дороже, чем материальные ценности.

«Ценности» она произнесла как «гадости» – надменно и немножко брезгливо. И все же откуда ей известно про рукописи? Неужто сам с пьяных глаз проболтался?

– Еще раз благодарю, Лидия Ивановна. До свидания.

Я с облегчением потянул дверь на себя, но соседка настырно схватилась за ручку.

– А без бороды вам, Мефодий, гораздо лучше. Нет, правда. Я все стеснялась сказать, не хотела обидеть, ну, а раз уж вы ее сбрили, теперь можно. Портила она вас. Видите ли, есть такие типы лица…

– Обещаю, – я дернул дверь сильнее. – Обещаю никогда не носить бороду. Простите, у меня гости.

Отделавшись от старушки, я дважды крутанул защелку и посмотрелся в зеркало. Сквозь дымку пыли и сальных оттисков проявилась изможденная морда, успевшая отвыкнуть от туалетных принадлежностей. Я с сомнением огладил щеки – обычная щетина. Терпеть выкрутасы Лидии Ивановны становилось все труднее.

Я пинком отправил ботинки в угол, машинально поправил куртку на вешалке. Не забыть заменить «молнию» – скоро зима. Из прихожей была видна часть комнаты: неубранная постель и письменный стол с компьютером. Возле клавиатуры лежала пачка черновиков в картонном скоросшивателе. Краткий вопль фанфар возвестил о начале выпуска новостей.

Или не было ничего? Пригрезилось?

– Миша, ну где ты там? – Крикнули с кухни. – Иди, полюбуйся.

Оба рыжих, старший и младший, синхронно уплетали макароны с тушенкой.

– Ешь, остынет, – Тихон придвинул мне тарелку и, уставившись в телевизор, спросил. – Кто приходил-то?

– Поклонница за автографом.

– А… Во, во, смотри!

Посреди каменистого, ядовито-желтого пространства возвышался сияющий город: белоснежные и розовые корпуса жилых домов, ячеистые зеркальные башни, маленький прогулочный вертолет над крышами.

– В пригороде Багдада состоялся очередной конгресс народов Ближнего Востока. Форум прошел в специально построенном комплексе, громко названном «Юниверс-Кэпитал», что переводится как «столица вселенной». Пока это всего лишь поселок с населением в несколько тысяч человек, но, быть может, в недалеком будущем…

– Весьма недалеком, – пообещал Тихон. – Ты понял?

– Как не понять. Наелся, Тишка? Еще хочешь?

– Не, спасибо, – мальчик выскочил из-за стола и убежал в комнату. – Ух ты, у тебя компьютер есть? И книжек столько! Я почитаю.

– Он что, серьезно?

– Да нет, рисуется. Не похожи мы с ним?

– Зачем ты его выдернул? Будешь теперь с собой таскать, лепить новую биографию? У человека хоть какое-то детство имелось.

– Со мной безопаснее.

– Уверен? За тобой Фирсов охотится!

– За ним – тем более.

– Странный ты мужик, Тихон. Два раза пытался меня убить, а от чужих пуль спас.

– Гражданская война, обычное дело. Для того и спас, чтобы третью попытку себе оставить. Спасибо за обед, пора нам.

– Значит, какой-то план все же есть?

– План… – тяжело вздохнул Тихон. – Пройдусь по времени, посмотрю, где что можно исправить. В Фирсова постреляю. Уже, знаешь ли, привычка: если к вечеру его не казню, засыпаю плохо.

Никаких идей, с ужасом осознал я. Ни замыслов, ни воли к их исполнению. Нет даже надежды, что из этого что-нибудь получится.

– Если, допустим, не позволить мне передать Фирсову то письмо…

– Решающей роли оно не играет.

– Или снова наведаться к Алене?

– Не терзайся, Миша, это бесполезно.

– Все потеряно?

– Почему же? Пока остается синхронизатор… – Тихон не закончил, но я прекрасно понял, что он хочет сказать.

То же самое говорил и я, когда отнес в «Реку» рукописи. А за сорок с лишним лет до этого Фирсов уже начал строить свою Вавилонскую башню.

– Ты хоть раз видел нормальное будущее? – Спросил я. Больше из спортивного интереса, чем из-за желания услышать правду.

– Да, – сказал он. И честно добавил. – Однажды. Две тысячи сто десятый год. Это рай.