Горбачева можно списывать в утиль. Запад его поддержал, надеясь ослабить СССР. Однако ГКЧП предложил больше. Широкомасштабные реформы в экономике и политике, и это волшебное слово — «демократия». Генсека выбросят на свалку истории. Ничего личного, только бизнес…

Окончание пресс-конференции аудитория встретила аплодисментами. Стоя. Причем, азартнее всех аплодировали не журналисты, а дипломаты. Не все, конечно. Были и кислые лица. Главным образом, смуглые и «загорелые». Звиняйте, хлопцы, но сало кончилось. Режьте друг друга за свой счет.

Довольные, мы с Владимиром Ивановичем вышли в коридор и наткнулись на хмурых Концевого с Варенниковым.

— Что? — насторожился Долгих.

— Мятеж. Военно-политическая академия имени Ленина, — сказал Концевой.

— Не здесь! — сказал Владимир Иванович…

* * *

— Моя вина! — доложил Варенников в кабинете Долгих. — Занимался войсками и упустил учебные заведения. Академии распустили на каникулы, оставив только дежурные группы преподавателей, курсантам в училищах велели сидеть в казармах. На этом успокоились. Зря. Двое сволочей из ГлавПУРа, прикинувшись овечками, организовали мятеж. Сейчас они под замком, но напакостить успели. В академию доставили курсантов из Балашихи, завезли оружие. В основном стрелковое, но есть гранатометы, в том числе автоматические. Боеприпасов — море. Мы это зевнули. Командир части, выделившей оружие, арестован, его ждет трибунал. В академии, по нашим данным, не менее роты вооруженных курсантов. С десяток офицеров — та самая дежурная группа. Среди офицеров есть прошедшие Афганистан. Оборона организована грамотно. В окнах — пулеметы и грантометы. На переговоры мятежники не идут. Требуют распустить ГКЧП и вернуть власть партии. Поначалу мы не восприняли это всерьез. Думали, объясним людям, что они заблуждаются, и те сложат оружие. Говорили по телефону, в здание нашего представителя они впустить отказались. Слушать не стали. В конце концов, я им сам позвонил. Послали. Меня, министра обороны!

Вареников раздул ноздри.

— Ваши предложения? — спросил Долгих.

— Силовое подавление мятежа.

— Каким способом?

— В лоб штурмовать нельзя — кровью умоемся. Здание академии как оборонительный объект ничего из себя не представляет, но оружия там много. Если пойдем в лоб, потери будут большими. Поэтому подгоним танки и расстреляем издалека. В Кантемировской дивизии подготовлен сводный отряд, ждут только приказа.

— По-другому нельзя? — сморщился Владимир Иванович.

— Я вызвал Управление «А», — сказал Концевой. — Они заняли позиции вокруг училища. Но…

— Что?

— Офицеры не хотят идти в бой. Это ведь не дворец Амина. В академии наши люди. Ладно бы офицеры — те знали, на что шли, но рота пацанов… За что их убивать?

Долгих забарабанил пальцами по столу.

— Не надо крови! — сказал я.

Все трое уставились на меня.

— Нужно отправить парламентера. Дать ему документ, гарантирующий амнистию всем, кто сложит оружие.

— Они изменили присяге! — нахмурился Варенников.

— Их обманули. Наверняка те из ГлавПУРа наплели им про путч и пообещали поддержку других частей. Они не знают, что остались одни. Или не хотят этому верить. Надо убедить. Послать человека, умеющего говорить. Оптимально — члена ГКЧП.

— Это кого? — вздохнул Концевой.

— Я пойду.

Три взгляда прожгли меня.

— Думаете, не справлюсь?

— Хм! — сказал Концевой. — Это мысль. Убеждать ты умеешь. Только там не дураки засели. Увидят, что перетягиваешь на свою сторону, возьмут и пристрелят.

— Танки и только танки! — бросил Вареников.

— Погоди, Владимир Валентинович! — Долгих посмотрел на меня. — Ты, вправду, хочешь этого, Сергей?

Я кивнул. Хочу. Нет, не так. Должен. В моем времени мятежа военных не было. Как и баррикады у ЦК. Мое вмешательство изменило ход событий, и не совсем в лучшую сторону. Раньше времени погиб Машеров. Теперь под каток угодили курсанты. Молодые, полные надежд и устремлений. Можно, конечно, утешить себя мыслью, что я кого-то спасал. Жертв маньяков, чернобыльцев… Подбить баланс и успокоиться. Но люди — не цифры в таблице. Каждый из них несет в себе мир — яркий и неповторимый. А мы по нему — из пушек…

— Согласен! — сказал Долгих. — Сделай это, Сергей! Только будь острожен. На рожон не лезь. Увидишь, что не соглашаются, уходи. Я не хочу выказать твоей семье соболезнования.

— Не придется, — сказал я. — Парламентеров даже фашисты не расстреливали…

* * *

Белый флаг у меня забрали у входа. Встретивший меня капитан, сунул его курсанту в бронежилете и каске. Мы вошли в холл академии. М-да… Баррикада из столов и шкафов. Массивная и правильно выложенная. Сходу не преодолеешь. В импровизированных бойницах торчат головы в касках. Стволов не видно, но направить их на врага — дело секунд. Если штурмующие ворвутся с главного входа — умоются кровью. Затем — курсанты. Это даже мне ясно.

— Туда! — показал капитан.

Узким, ломаным проходом мы миновали баррикаду и поднялись по лестнице. Меня завели в широкую дверь и оставили в приемной под наблюдением. Дежуривший в приемной курсант держал автомат наизготовку. Предохранитель снят. Хорошо, что палец не на спусковом крючке.

Капитан скользнул в кабинет и через минуту выглянул.

— Заходите!

Я последовал приглашению. В кабинете было накурено. За большим столом сидели восемь офицеров. Я присмотрелся. Два полковника, три подполковника, майор и два капитана. В числе последних — мой проводник. Генералов не видно. Значит, руководство академии не при делах. Или струсило или проявило осторожность. Это хорошо. С генералами трудно. Они уверены, что знают истину в последней инстанции, и любят ее изрекать.

— Здравия желаю, товарищи! — поздоровался я.

— И тебе не кашлять! — отозвался полковник со шрамом на щеке. Остальные промолчали. Значит, меченый у них главный. — Проходи, присаживайся, — он указал на свободный стул.

Я не заставил себя упрашивать. Некоторое время мы разглядывали друг друга. Я видел себя их глазами. Штатский, одет легкомысленно — в джинсы и пуловер. Сверху — куртка, сейчас расстегнутая. Это меня проверяли насчет оружия. Выгляжу несолидно. Это кого ГКЧП им прислал? Не уважает, что ли?

Я, в свою очередь, составлял мнение о присутствующих. Семеро выглядели вполне нормально. Офицеры, как офицеры. Лица насторожены, но в них проглядывает неуверенность. Нормально, сработаемся. А вот один из полковников мне не понравился. Глаза блестят — явно пьяный. Лицо кривит презрительная гримаса. Слишком молод для такого звания — лет тридцати пяти. Щегольски подогнанный мундир, звезды на погонах не обычная фурнитура, как у остальных, а шитье. Один мой знакомый в той жизни говорил: «Если полковник вышивает на погонах звезды, то он очень хочет стать генералом»… Этот уже не станет.