– Что тебе нужно? – спросил Филипп, поднимая взгляд на коротышку.

– Сказывай, иде припрятал пушнину, чужеяд.

– И после этого ты угомонишься?

Коротышка кивнул кому-то за спиной Завадского и сразу же Филипп получил сильный удар в ухо, от которого завалился на бок в лужу.

Глава 31

Им связали руки и ноги, бросили ничком в телеги, как скот. Лошади сразу же шибко понесли, так что узники болезненно ощущали каждую кочку и корягу. Филипп напрягал все мышцы, стараясь отворотить голову от вонючей, смешанной с грязью соломой казенной телеги. Когда по голосам понятно стало, что они уже за острогом, Аким вдруг запел громким голосом:

Бережечик зыблетца,

да песочик сыплетца,

а ледочик ломитца,

добры кони то-о-онут,

молодтцы томятца-а-а-а.

Кто-то ошпарил его хлыстом. У Акима перехватило дыхание, дрогнул голос, но он продолжил петь, а точнее орать:

Ино, боже, боже!

сотворил ты, боже,

да и небо-землю, –

сотвори же, боже,

весновую службу-у-у…

– А ну прикуси язык, мотыло! – сидевший над ним крупный стрелец сильно ударил его кулаком между лопаток.

– Сиволап, сунь ему онучу в глотку!

– Лучше язык отсекни!

– Эй, полегче! – крикнул Завадский, догадавшийся зачем Аким орет. – Только он знает, где пушнина!

Тем временем, среди остальных братьев, прятавшихся в это время у дороги за курганом, первым услыхал знакомый голос Бесноватый. Он взбежал на холм и увидел, как по дороге в их сторону несется обоз из четырех крепких телег, запряженных в резвые пары в сопровождении шести всадников. Обоз обгонял тележенки и сани, которые волокли по лужам обычные лошаденки. Некоторые от греха подальше теснились к обочине, останавливаясь, встречные шарахались в ужасе.

Бесноватый свистнул и скатился к остальным.

– Зело живо несут! – бросил он, прыгая в телегу. – Не спусти!

Как только четыре телеги прогромыхали мимо них, Савка управлявший первой телегой, вырулил из елового перелеска на дорогу. На двух телегах они поехали следом, но догнать умчавший уже метров на сто обоз было нереально. А на первом же распутье они поняли, что и выследить их не смогут. Тут бы конечно, не помешал бы хороший следопыт Антон, но тот как назло был в числе узников.

– Испросим ижего козлятника! – кивнул Егор на мужика шедшего навстречу и засвистел. – Эй, не видал ли телег со конными стрельцами?

– Едва не сшибли! – ответил мужик, указывая направление.

Снова помчали, но через полторы версты – очередное распутье. Однако теперь и спросить было некого. Кроме того тут вдоль дороги начиналось еще и поле размежёванное под пашню и по нему тоже могли ехать, к тому же вдали за ним маячили какие-то постройки.

– Амо же сегда [куда же теперь]? – задумчиво озвучил всеобщую мысль Бартоломей.

Данила, сидевший в телеге по-турецки, упер одну руку локтем в колено и взял в охапку бороду.

– Камо их везут? – повернул он голову к сидевшему рядом Бесноватому.

– Казнить да стужить и в остроге мочно. – Ответил тот.

Данила прищурился и хлопнул Савку по плечу.

– А ну вези туда иде пушнину спрятали!

***

Добравшись до ельника, стрельцы вытащили Акима из телеги, посадили в первую – он теперь внимательно следил за дорогой и Завадский слышал его бодрящийся голос, улавливал в его излишней дерзости попытки скрыть свой страх. Аким указывал путь, который мог стать для него последним. Вскоре обоз остановился. Завадского и Антона выбросили из телег, распутали только ноги, повели в лес.

Впереди косолапо по-медвежьи шел Аким в сопровождении двух стрельцов. На его рваном кафтане в районе лопатки остался след подошвы большого сапога от удара стрельца. Он поднимал руку, что-то говорил, то и дело проваливаясь в сохранившейся в лесу мокрый снег.

Филипп посмотрел на дорогу, по которой они приехали – на полверсты до поворота никого не видать. В спину его грубо толкнули.

– Гряди, остолбень!

Аким пару раз обернулся на Завадского. Тот едва заметно кивнул. Саженей через сто вышли на ветровал. Акиму уже развязали руки и он вытащил из-под лап поваленной елки первую связку соболей.

Стрельцы по указу коротышки тоже развязали руки Филиппу и Антону и заставили таскать связки к телегам, на что ушло минут десять.

Когда принесли последние связки, Завадский снова посмотрел на дорогу – ни души.

Между тем их выстроили в ряд прямо на дороге. Где-то над головами закаркали любопытные вороны.

Антон был по-воинственному спокоен. Филипп со злостью смотрел на коротышку. Тот ухмылялся, уперев руки в бока.

– Еже сегда уразумел овый ты есть? – риторически вопросил он, очевидно довольный собой и мотнул головой.

Тотчас три крупных стрельца направились к ним. Аким в последний момент уже не в силах был бодриться. Он поднял взгляд на приблизившегося стрельца и заморгал. Тот саданул ему в лицо прикладом пищали. Внушительные удары получили и Филипп с Антоном.

Филипп упал и тут же получил дополнительный удар ногой в живот, скорчился от невыносимой боли, а упавшего перед ним на четвереньки Акима «наградили» пинком, от которого тот растянулся на животе.

– Иже зде увижу – шкуры живьем спущу! – бросил коротышка напоследок и залез в телегу. – Гони!

Обоз лихо умчался.

Братья ползали, приходили в себя. Завадский сел на колени, обхватив руками живот и минут через пять увидел за полверсты приближающиеся телеги и вскоре узнал остальных братьев.

Вскоре подскочили к ним Данила, Бес, Савка и остальные с озабоченными лицами.

– В порядке! – отмахнулся Филипп, чувствуя, что боль отступает. Аким же вываливал на братьев все накопленное стрессом и обидой напряжение. Ему досталось видно больше всех – удар прикладом расквасил ему нос. В глазах стояли слезы.

– Иде валандались, остолбени! Кому пети! – стыдил он братьев и отдельно кричал на Савку, указывая на него пальцем. – А тебе на печи ездовать токмо! Конник тоже мне.

Робкие оправдания братьев, что их одноконкам при всем желании не угнаться было за парными ездовыми только распаляли его.

– Буде тебе серчать, братец, убо годе еже ты живой, – примирительно сказал Егор, но тотчас пожалел.

– Серчать буде! – заорал Аким. – Мой зад горит, а не твой, псове!

Филипп подошел к Акиму, достал свой платок, передал ему и слегка похлопал по спине.

Аким немного успокоился и прикладывая платок к лицу пошел в лес.

– Амо ты, братец? Куда