Автору есть из-за чего испытывать гнев. Пока Пратчетт писал «Народ, или Когда-то мы были дельфинами», умер его отец, страдавший от боли почти год – у него был рак поджелудочной железы. Терри сделал для него все, что мог, но конец жизни Дэвида Пратчетта получился очень тяжелым. Мать Терри, Эйлин, как часто бывает, последовала за Дэвидом в течение следующих двух лет – она умерла от инсульта. Хотя большая часть работы над «Народом» была завершена к тому моменту, когда Терри поставили диагноз ЗКА, предыдущий год прошел в хождениях по специалистам, и проблемы здоровья оставались первостепенными. В какой-то момент, вскоре после того, как Терри узнал о своей болезни, он решил, что это будет последняя написанная им книга. Он расчистил свое расписание, чтобы ее закончить; впрочем, слухи о его скорой кончине оказались сильно преувеличены, в том числе и им самим.

Пратчетт сказал, что «Народ, или Когда-то мы были дельфинами» написан под влиянием гнева и разочарования того периода, и эти чувства пролились на бумагу, как чернила. Он говорил, что должен был написать такую книгу, она сама тащила его за собой, заставляя бежать, чтобы не отстать. Получилась замечательная и красивая сказка, полная ярости и тьмы, но также удивительно нежного отношения к двум юным людям, находящимся в центре сюжета и полюбившим друг друга, тихо и скромно. Любовная история вела к горько-сладкой концовке, зеркально отражавшей «Темные начала» Филипа Пулмана в неминуемости разлуки влюбленных.

Возможно, или даже наверняка, это была лучшая работа Пратчетта, получившая хвалебную прессу после выхода. «Народ, или Когда-то мы были дельфинами» принес Пратчетту британскую премию «Писатель года», а также «Премию Майкла Л. Принца», которую назначает Ассоциация библиотек США; книжную премию Boston Globe-Horn 2009 года за непревзойденное мастерство в написании книг для подростков и, наконец, премию Los Angeles Times за литературу для подростков, впрочем, на этот раз фонд Карнеги его проигнорировал. В следующем году Гильдия писателей наградила Пратчетта за прижизненные достижения и выдающийся вклад в детскую литературу. Как и эпическое произведение Пулмана, по мотивам «Народа» в Лондонском национальном театре во время празднования Рождества прошел впечатляющий спектакль.

Показанное в «Народе» отношение к религии прослеживается через все творчество Пратчетта, прежде всего в «Угонщиках», «Мелких богах», «Изумительном Морисе и его ученых грызунах» и в несколько меньшей степени в «Санта-Хрякусе» и «Пехотной балладе». Оно также выходит на передний план в третьем томе «Науки Плоского мира» (Science of Discworld), «Часах Дарвина» (Darwin’s Watch), написанных вместе с учеными Джеком Коэном и Иэном Стюартом, где речь идет о креационизме как угрозе любой эпохе, желающей называть себя эпохой Просвещения. Пратчетт не скрывал, что отрицает догматы и правила господствующих религий. Он считал себя гуманистом: это широкий термин, обозначающий людей, принимающих сострадание и сопереживание, характерные для истинно верующих – прежде всего, прощение и терпимость, постулаты христианства, – но делающих это на фоне научного рационализма и базового человеческого достоинства, а не на основе религии или веры в сверхъестественное. Гуманизм – это атеизм, одетый для церкви по воскресеньям. Пратчетт примкнул к Британской гуманистической ассоциации, начиная с девяностых годов, и периодически участвовал в кампаниях против христианской доктрины, оказывающей влияние на британские законы, в том числе в общественных дискуссиях о праве на смерть, которая дошла до палаты лордов. С этим общественным движением Пратчетт со временем будет связан все сильнее.

С годами его атеизм стал мягче. Эд Джеймс, автор произведения «Терри Пратчетт: Виновен в литературе», вспоминает, как они с Терри отрицали Бога во всех формах, но отмечает, что только он сохранил прежнюю агрессивность. Постепенно взгляд Пратчетта на религию обрел созерцательность, а ЗКА заставила отойти от крайних взглядов бригады Ричарда Докинза. В интервью The Times 2009 года Пратчетт говорил о моменте полнейшего спокойствия, который возник вскоре после того, как он узнал о своем диагнозе и вдруг обнаружил, что начал насвистывать, работая в саду.

Когда его персонаж Смерть говорит в книгах Плоского мира, его слова не звучат в буквальном смысле, а появляются в сознании слушателя. И в момент спокойствия в голове Терри возник голос отца, попросившего его не тревожиться и добавившего, что все происходит так, как должно. Пратчетт сказал журналисту из The Times, что не считает, будто на него снизошло религиозное откровение, но он почувствовал, что начал понимать тех, кто оказался в таком же положении. Его рассказ занял крошечное место в большом очерке, но средства массовой информации тут же за него ухватились – их всегда интересовали заголовки-приманки. «Терри Пратчетт говорит, что нашел Бога», – кричали газеты на следующий день.

Пратчетт был совершенно уверен, что ничего подобного с ним не случилось, и лишь отшучивался, что с трудом может найти свои ключи. Вскоре он отправил небольшую заметку в Mail On Sunday, которую озаглавил «Божественное мгновение»[250]: он рассказал о своем отношении к религии, связав собственное прошлое с резкой трактовкой догматов в «Народе», что, как он утверждал, подпитывалось еще с раннего возраста осознанием того, что «Божий акт», уничтоживший целую семью, и «чудо», спасшее одного человека, исходили из одного источника. Пратчетт был уверен: голос, который он «слышал» в тот день, не принадлежал Богу или его отцу в буквальном смысле – то была духовная часть человеческого мозга, способная мыслить абстрактно и испытывать восторг от музыки или другого произведения искусства. Он заявил, что потенциал для откровения рождается внутри человека. Этот постулат хорошо знаком всякому, кто читал книги Пратчетта, где люди создают себе богов, а не наоборот, и «тьма за глазами» отличает человека от животного. Его подробная статья могла бы разъяснить ситуацию, если бы сайт Mail не выпустил ее под заголовком: «“Я постоянно создаю богов, а теперь думаю, что Бог существует”», – заявил автор фэнтезийных романов Терри Пратчетт. Если общепринятый Бог христианских догматов действительно существует, то сэр Терри Пратчетт изо всех сил старается сыграть на его нервах».

Вопрос о смерти был неизменно связан с разговорами о болезни Альцгеймера, как в буквальном смысле, так и в форме «живой смерти», ждавшей своего часа, пока болезнь набирала силу. Терри знал, как и все страдавшие от деменции люди, что прогресс заболевания неизбежен и рано или поздно его мозг лишится необходимых связей. Хотя его сердце будет продолжать биться, пройдет некоторое время, и наступит момент, когда он перестанет быть Терри Пратчеттом, больше не будет писать, шутить, язвить. По мере усиления симптомов ЗКА он может потерять зрение или утратить способность понимать то, что видит. Для Терри эта мысль была невыносима. Он лишится своей привычной жизни, и если у него будет выбор – а он твердо решил получить на него право, – Пратчетт хотел мирно закончить свои дни на земле до того, как болезнь зайдет слишком далеко. Он также знал, что с точки зрения закона сам не сможет принять такое решение. Все в большей степени любой разговор о деменции переходил к обсуждению проблем эвтаназии или помощи в самоубийстве, или, как предпочитал говорить Терри, «помощи в смерти», и насколько этично, морально и законно дать человеку право принять соответствующее решение, когда придет время.