На чем я там остановился?.. Да, допустим, мой предок командовал отрядом на Куликовском поле, допустим. Но откуда он там взялся? Ведь Брянщина была тогда, кажется, под Смоленским княжеством, а княжество – под враждебной Литвой. Неужто он тут был во времена, когда не было никакого Московского государства, когда хозяева земель менялись так же быстро, как сейчас? Когда оставалось наблюдать за тем, кто кого убьет, и думать о том, кто же из победителей будет тебя иметь после своего триумфа. Буквально за несколько лет до Куликова поля Великий князь Дмитрий Иванович дотянулся до этих мест. Когда после его призыва князьям отряды прибывали под Москву, Московское государство впервые увидело себя – и еще не могло поверить в собственное существование. Потому что только несколько лет назад новгородцы мстили Твери за выжженный Торжок, а сама Тверь помогала литовскому Ольгерду жечь предместье Москвы. А теперь они стояли здесь почти все, едва веря тому, что возможна сила, способная их объединить. И мой предок был там. Откуда он там взялся, я никогда не узнаю, но знаю, что там все они, удельные князья, их бояре и солдаты, появились на свет заново, в новом качестве. В каком-то смысле это были новые люди. И позади были века разобщенности и братоубийства – века, в течение которых переставала существовать Древняя Русь, а новая – не начиналась.

И есть ведь еще и каверзный вопрос: как так все-таки вышло, что он, выживший и победивший, в качестве своих наследников получил несколько поколений брянских лесников? Почему, от чего попрятались его потомки, после того как он сам побыл на виду? Зачем он забрался в эту глухомань? Неужели не мог остаться служить при дворе, если уж он руководил целым отрядом и остался жив? Были ли у него причины уйти или его зашвырнули в такую глушь?

Может быть, он был здешним. В списке полков, которые пришли на зов Димитрия, был и брянский. Предок мог любить лес и свой дом, где бы он ни стоял. Он пошел, сделал дело – и вернулся. И если он отсюда повел полк в нынешнюю Тульскую область, значит, это он собрал народ, значит – ему было не все равно. Да, возможно, ему было не все равно.

А может, его обидели, выслали сюда, или он посчитал нужным сюда скрыться. Он не захотел местной власти, он совсем отошел от людей. Деревня, ее судьба, ее люди не волновали его. Он настолько отошел от дел, что через несколько поколений родственники забыли, о каких, собственно, делах идет речь.

Тропинку пересекла заросшая грунтовая дорога – и я обрадовался ей, потому что она была вдвое шире. Казалось, что я вышел на более широкую дорогу к людям. Через несколько километров грунтовка пересекла железнодорожное полотно, а за ним раздвоилась. Не колеблясь, я пошел по более наезженной. Не было никаких версий о том, где я. Но беспокойства уже не было. Состояние оказалось привычнее, чем я думал. Нужно было просто потерпеть.

Бросятся ли меня искать? Сколько времени пройдет, прежде чем обо мне вспомнят? Разве я сам не живу так, чтобы никто не имел права обо мне беспокоиться и этим беспокойством предъявлять на меня права? Когда посчитаю нужным, тогда и приду. Да, я потерялся. Ну и что. Я живой человек. Не извольте волноваться – это не ваше дело. Они там все на самом деле уже готовы к тому, что в принципе может так случиться, что в следующий раз они увидят меня лет через восемь. Борясь за свою свободу, мы воспитали наших близких в крайнем равнодушии к себе.

Но сейчас – сейчас я чувствовал новую отчетливую ноту: я совершенно точно хотел выйти к людям. И даже больше скажу: я очень хотел выйти не к любым людям, а к тем, от которых я вышел. Мне было не все равно.

Дорога совершила совсем незаметный поворот – и вдруг вытянулась по струнке, разделяя надвое лес настолько, насколько хватало глаз. И справа от меня, будто голосуя вдоль дороги, стояли старые высокие ели, а слева высились седые березы, под ногами которых терлись пушистые кусты. Другого конца дороги я не видел, но уже подозревал, что там.

Я шел и благодарил Бога.

Уже смеркалось, а через несколько километров наступили сумерки. Но и там, впереди появился просвет. Еще минут тридцать – и я дошел до того места, где входил в этот лес. Я изо всех сил шел влево, прошел тридевять земель – и вернулся на то же место справа. Но там, куда я собирался, так и не побывал. Лес сам определяет, куда тебе надо идти.

Уезжал я на следующий день с Брянского вокзала. Я шел через огромную привокзальную площадь, когда ласковый женский голос тихо позвал:

– Севочка! Сева! Подойди ко мне, мальчик.

Темноликая, в косынке, в тряпках цыганка с пронзительными глазами. Я чуть подался к ней – и она уже снизу заглядывала мне в лицо.

– Кто же тебя так, мальчик? Ай-яй-ай. Забудь ее, она нехорошего тебе желала. Будешь любить и тебя будут любить. Вырви волос, дай его мне. Так, заворачиваю его в бумажные деньги, та-ак, нужна крупнее купюра, давай десять – е-есть – теперь крупнее – давай сто, е-есть, давай тысячу – как нет? – тогда ничего не получится, так и будешь ходить со своей порчей! – ну хорошо, еще сто…

Она забрала у меня все деньги, которые мне дала тетя Валя. Когда я это понял, мне захотелось плакать, захотелось умолять ее, называть «тетенькой», но ее уже не было. На ватных ногах, ошарашенный, слабый и напуганный, я поднялся по ступеням, вошел в зал ожидания и тихонько сел с краю. Мне хотелось исчезнуть. Мне было стыдно и горько. Что я такой лох, что я это заслужил, что мне так себя жалко.

Поезд шел до Ростова больше суток. Мне было не на что купить даже чаю. Опустошенный, я лежал и просто ждал, когда доеду. И сил думать больше не оставалось. Но при этом я знал, что все необходимое уже везу с собой.

6

– Витя, а ты чего выперся? Жена заела? – дядя Женя, хоть и со смехом, но бил сразу в глаз: жену детского тренера по легкой атлетике Виктора Сергеевича знал весь двор. Особенно по голосу. Когда она в своей квартире открывала рот, ее слышал весь квартал. А Витя всегда улыбался, источая почти идиотическое прекраснодушие.

– Не спится все равно. Проснулся – и все мысли об одном… Подежурю с вами.

– В свою смену завтра все равно пойдешь.

– Пойду.

На часах было четыре утра. Стояла кромешная тьма, ближайший фонарь – у соседней многоэтажки. С частного сектора тоже шел какой-то свет. Мы сидели на лавочке возле второго подъезда. Сидеть было неудобно – как на насесте: от лавочки остался единственный деревянный брусок. Да и то неясно, как он уцелел, поскольку у конструкции были погнуты даже металлические части.

Дядя Женя был похож на моего отчима, только добродушнее и веселее. Наверное, оттого, что пил он понемногу, но постоянно, а не запоями.

– Держится еще твоя секция, Витя?

– А как же.

– Девочек туда принимаешь?

– Всех принимаю.

– Щупаешь их? А?

– Они же дети! – подняв брови, с улыбкой сказал Виктор Сергеевич.

– Дети… Сейчас такие дети, что не дай бог их встретить в темном переулке.

– Вот и Сева у меня занимался. Помнишь, Сева?