Эти двое друг друга дополняли. Лимонов видел в Дугине то развитие России, которое он пропустил за свое двадцатилетнее изгнание, а Дугин завидовал его знанию Запада, писательской славе, легкости языка. Лимонов, пожалуй, не так уж ошибается, когда в заключение сцены на Тверском бульваре, в которой Дугин представился вооруженному бандиту из «мерседеса» как Лимонов, пишет: «В сцене на улице присутствовал некий символизм, получивший подтверждение в будущем, – Дугин иногда принимал себя за меня, я думаю, ему порой очень хотелось быть Лимоновым»[354]. На какое-то время Лимонов обрел в Дугине «свое дело». Как говорил мне Дугин, «Лимонов не способен выдумывать, он пишет только о том, что с ним было. Чтобы писать, ему нужны события». А Дугин обрел в Лимонове публициста. «Дугину всегда нужен ведущий, он сам вечно ведомый и один не функционирует», – напишет позднее Лимонов.

По мере того как он сближался с Дугиным, Лимонов стал подозревать, что тот не так уж плохо обеспечен, как делал вид: он жил в центре Москвы в сталинской квартире с высокими потолками, у него было множество книг, компьютер. Лимонов пишет: «Сегодня я думаю, что он преувеличивал свою бедность того времени, возможно, ему было неловко передо мной… Возможно, после того как я уходил, он с отвращением выбрасывал сардельки в помойное ведро и ел мясо?» Относительное богатство Дугина означало, по-видимому, что он получал какие-то еще средства помимо гонораров.

По словам Лимонова, Дугин был до крайности романтичен, но не имел твердых убеждений. «Он как хамелеон, или кто там, спрут, – короче, животное, мимикрирующее под цвет среды, в которой оказалось: жил тогда в фашистской среде и потому ходил в правых фашистских цветах». Он также принес в партию «свою яркую манию величия» и равнодушие к традиционному разделению на правых и левых. «Безусловно, Дугин как интеллектуал и эрудит превосходил любую отдельно взятую фигуру российского мира», – сказал Лимонов даже после их яростного разрыва в 1998 году[355].

В 1993 году, в разгар погрузившей Россию в кризис шоковой экономики, демократы и патриотическая оппозиция фактически поменялись местами: еще недавно бывшие на подъеме приверженцы Ельцина быстро теряли поддержку, а оппозиционное националистическое движение росло с одобрения консерваторов внутри самой системы. Главную причину этого следует искать в экономике. Ельцин пришел к власти на волне надежд, что демократия создаст экономическое процветание западного образца, а вместо этого в 1992 году экономика рухнула. В январе прошли первые рыночные реформы, и только за первый месяц цены поднялись на 245 %, началась паника. Гиперинфляция уничтожила сбережения университетских преподавателей, чиновников, интеллектуалов, всех тех, кто всего за несколько месяцев до того был надежнейшим оплотом либеральных реформ. Расстановка сил в Верховном Совете стремительно менялась, сотни депутатов, которые еще недавно поддерживали Ельцина, перешли на сторону оппозиции.

Националисты, поначалу набиравшие смехотворное количество голосов, стремительно приобретали поддержку в народе и превращались в политическую угрозу для Ельцина. В итоге он, тот самый лидер, который лишь два года тому назад отважно вышел навстречу танкам, вынужден будет прибегнуть к вооруженной силе, чтобы отстоять свою власть.

У реформаторов имелись серьезные политические проблемы. Началось массовое дезертирство из их лагеря на сторону патриотической оппозиции. Руслан Хасбулатов, экономист, спикер Верховного Совета, и даже вице-президент Александр Руцкой, второе лицо после Ельцина, в прошлом боевой пилот, тоже присоединились к оппозиции.

Ельцин ловко сумел свалить вину за порожденный экономическими реформами хаос на премьер-министра, тридцатипятилетнего «вундеркинда» Егора Гайдара (по настроению, Ельцин то увольнял его, то приближал к себе) и на загадочного экономиста Анатолия Чубайса, осуществлявшего приватизацию. Сам Ельцин по-прежнему сохранял популярность: когда парламент пригрозил ему импичментом, он провел референдум и победил, набрав 59 %. Но его влияние шло на убыль, и российская политическая система вновь соскальзывала в конфликт. Летом 1993 года Ельцин обдумывал возможность распустить парламент и провести выборы заново, а его противники готовились к повторной попытке импичмента, но ни та, ни другая сторона не набирала достаточной политической поддержки для решающего удара.

События сентября-октября 1993 года завершились вооруженным столкновением в центре Москвы, самым жестоким противостоянием в столице с 1917 года. Дело едва не дошло до полномасштабной гражданской войны. Мотивы обеих сторон и их поведение поныне остаются в высшей степени загадочными. Когда этот конфликт разрешился, президент США Билл Клинтон заявил, что Ельцин сделал «все, что в его силах», дабы избежать кровопролития, однако со временем появляется все больше доказательств того, что Ельцин стремился к кровопролитию, хотел силой добиться того, что не получалось осуществить политическими средствами: уничтожить оппозицию, приостановить действие конституции, в одностороннем порядке изменить баланс законодательной и исполнительной власти, резко расширив полномочия президента. Именно так он и поступил.

21 сентября Ельцин подписал «Указ № 1400» – о роспуске парламента. В мемуарах он откровенно признает эту меру неконституционной, однако, парадоксальным образом, это был единственный способ отстоять демократию в России, как он утверждает: «Президент формально нарушает конституцию, идет на антидемократические меры, разгоняет парламент – ради того, чтобы демократия и законность утвердились в стране»[356].

Вновь в центре противостояния оказался пресловутый Белый дом, уже знакомый западным телезрителям символ свободы, то самое место, где в августе 1991-го Ельцин стоял непоколебимо, призывая оказать сопротивление заговору генералов. На этот раз роли переменились: Руцкой и Хасбулатов, подготовив мятеж, забаррикадировались в Белом доме. Политическая конфронтация с каждым днем принимала все более уродливые формы, московская мэрия отключила в здании парламента свет и воду. Но парламент держался твердо и проголосовал за импичмент – и Ельцин со своим решением распустить парламент ступил на весьма тонкий политический лед. Несколько дней сохранялось хрупкое равновесие. Армия не хотела вмешиваться в политику, как в 1991 году и во время борьбы за независимость в республиках перед распадом Советского Союза, однако стало ясно, что решить исход противостояния способна лишь армия.

Интересный момент: хотя электричество в здании парламента отключили сразу, МВД понадобилась неделя, чтобы окружить здание колючей проволокой и милицейским кордоном. Такая отсрочка дала возможность множеству людей – политическим лидерам, отставным генералам, юнцам в поисках приключений, недовольным пенсионерам и всем желающим – проникнуть в здание. Сотни людей болтались по коридорам, собирались при свечах, и никто не брал на себя руководство.