— Как скажете, царица-матушка. — Я поклонилася, не по книге, а как бабка учила, поясным поклоном.

И пошла на лавку.

Вона, местечко пустое рядом с царицыным крестлицем имеется, аккурат как для меня сбереженное. Царица же в мой бок и не глянула. Шла она, опираясь на руку Кирееву, а он, к голове ее склонившись, сказывал о чем-то…

— Куда лезешь? — зашипела круглолицая боярыня сквозь сомкнутые губы.

И как это у нее вышло-то?

— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…

Боярыни загомонили.

А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.

Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?

Куда?

Я и не приметила.

Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.

Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.

И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.

— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?

— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.

— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.

— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.

— Вот чего ты, Брусвята, городишь!

— Маменька…

— Не слухай ее, Фроська, не будь дурой…

— Так ведь азарин-то не под царицыною рукой ходит, вольный он… на ком захочет, на том и женится…

— На холопке?

— Если будет его такое желание.

— Ма…

Фрося смолкла и голову в плечи вжала, только всхлипнула жалобно, да маменька ейная этого всхлипу то ль не услыхала, то ль попривыкла ужо.

— А ведь, Любавушка, — задумчиво произнесла третья боярыня, которая и в горнице шубейки не скинула, так и стояла в соболях, — ежели подумать, то лучше холопка, чем твоя Фроська…

— Что ты говоришь такое, Глуздовна!

— А то и говорю… правду… зачем азарину твоя перестарка!

— Да ей только двадцатый годочек пошел!

— Ма…

— Фроська, смолкни! Вона, поглянь, какая красавица…

Боярыня и вправду была красива. Телом обильна, особенно спереди, а задом она не повернулася, но мыслю, что тож достало. Лицо ее, круглое, что тарелка, набелили щедро, нарумянили. Бровки подвели сурьмою. Губы — вишневым цветом.

На волосы вздели венчик с каменьями. В уши — серьги вида преудивительного, с колокольцами.

— В самым соку…

— Ага, только сок этот, — заметила Глуздовна, — уж прокисать начал… долго ты ее в невестушках держала. Вот и передержала.

— Все равно по мойму будет! — боярыня Любава ножкою топнула. И Фроське еще одною оплеухой одарила, от которое венчик на самый Фроськин лоб съехал. — Небось, царица мне обещалась…

— А она всем чего-нибудь да обещалась. — Глуздовна рученькою махнула, этак поважно, я аж моргнула, а ну как и вправду вылетят из рукава косточки птичьи, и ладно, ежель лебедями белыми обернутся, но ведь и по лбу могут.

По лбу косточкою я не хотела.

— И не понимаю я твоего желания с азарином породниться… или больше женихов подходящих не осталось?

— Много ты говоришь, Глуздовна, да все без толку…

Вот стою я посеред боярынь, слухаю их разговоры пустые… змеи и те друг дружку без причины не жалят. А эти только и гораздые кусаться.

— …мне только пальчиком поманить, и мигом слетятся.

— Так что ж не поманишь?

— А может, хочу, чтоб моя Фроська царицею стала…

Фроська потупилася, и сквозь белила на щеках ее румянец проступил, густенький такой.

— Тогда тебе не азарин нужен… тем более, что жить ему осталось недолго…

— С чего ты…

Любава на меня покосилася, да видно, решила, что глупа я, как и положено сие холопке. Оно ж свыше заповедано, чтоб боярам разумными быть, а холопам — глупыми, ибо коль прибудет в холопах разума, то и скинут они власть боярскую, сами собою управлять станут.

— Слег старый волк… зато волчат полное логово… и волчица не позволит их тронуть…

Ишь, загадка хитромудрая.

— Мам, об чем она? У нас волки завелися?

— Еще какие… один от ожениться вздумал, — зашлася смехом Глуздовна. — Только покойники свадьбу не играют.

И на меня глянула. В глаза самые, будто упредить хотела… полыхнули зеленью колдовской очи боярыни, да и погасли. Отвернулась, потерявши интересу что ко мне, что к беседе энтой.

— Мам…

— Потом объясню, Фросюшка… а помнишь братца моего двоюродного? У него сынок есть… ой, собою хороший…

— Царевича хочу… — заныла Фрося. — Ты казала…

— А теперь кажу, что не надобен нам царевич. Сама подумай, донечка, заберет он тебя в седло, увезет в степь далекую…

Фроська носом шмыгнула.

— От тятеньки, от маменьки… от подруженек твоих сердечных…

— Совсем увезет?

— А то… на вот, петушка скушай. — Петушка на палочке боярыня из рукава вытянула, о рукав же атласный и отерла. — Глянь, какой славный. Сам красен, хвостик золоченый…

— Дай…

Фрося петушка лизнула, язык для того вываливши вовсе не по этикету.

— Все одно царицею быть хочу! Азарскою! Ты сама говорила, что он любить меня станет. И на ковер посадит…

— Так ковер и тятька нам купит. Мы попросимо, а он и купит… будем сидеть, пока до дыр не просидим. А азары…

Боярыня смолкла, пытаясь найти аргументу.

Я и решила сподмогчи. Не все столпом стоять.

— Он и на тебе жениться может, — сказала так, на Фросю с петушком глядючи. — Азарам можно.

— Да?

— Ага. Я буду первою женою. Ты второй. А третью мы ему сами выберем…