У авт. буквально камень с души свалился, поскольку он, пусть не очень досконально, но все же уяснил себе неприятный эпизод в жизни Лени; однако у других потенциальных свидетелей этого эпизода он терпел фиаско уже перед дверью в дом или соотв. перед дверью в квартиру; там его с ходу спрашивают: «Вы за или против 1968-го?» И так как авт., раздираемый противоположными чувствами и самыми разными ощущениями, не сразу, во всяком случае не в ту же минуту соображал, почему он должен быть «за» или «против» целого года в ХХ веке. И так долго размышлял по поводу сего года, что в конце концов решал – в чем чистосердечно признается – последовать исконному желанию, – пойти наперекор и сказать «против»; вслед за этим двери сих людей закрывались для него навеки.

* * *

После долгих поисков авт. удалось обнаружить в архиве газету, которую упоминал Фриц, рассказывая о Лени. То была газета для верующих, год издания 1946; при сличении оказалось, что Фриц «дословно запомнил газетные строчки» (авт.).

Интересными и потому достойными более подробного разъяснения авт. считает два обстоятельства: во-первых, текст самой статьи; во-вторых, иллюстрацию к ней – фотографию президиума, украшенного флагами и эмблемами КПГ. На переднем плане мы видим трибуну, у которой стоит Фриц в позе присяжного оратора, поразительно молодой Фриц – ему лет 25 – 30, и он еще не носит очков. На заднем плане видна Лени; она держит флажок с эмблемой СССР так, что он как бы осеняет голову Фрица; присмотревшись к позе Лени, авт. невольно вспомнил церковные штандарты и ту роль, которую они играют в некоторых церемониях, вспомнил наконец секунды освящения, когда эти штандарты склоняются. А теперь перейдем к самой Лени; авт. она показалась, во-первых, симпатичной, во-вторых, не на месте. Он бы с удовольствием собрал воедино всю свою нерастраченную гипнотическую силу, дабы с помощью какой-нибудь еще не изобретенной линзы выжечь лицо Лени на снимке. К счастью, фото настолько плохо отпечатано, что только посвященные узнают на нем Лени. Надо надеяться, что в архивах не хранится негатива этой фотографии. Саму статью следует, вероятно, привести здесь полностью. Вслед за уже процитированной подписью чуть ниже фотографии идет текст «Молодая женщина, получившая христианское воспитание, научилась молиться у красных орд. Трудно поверить, но это так! По сведениям, полученным из достоверных источников, эта молодая женщина, которую не знаешь, как правильно назвать, то ли фрейлейн Г., то ли фрау П., уверяет, что она вновь научилась молиться после встречи с солдатом Красной Армии. Женщина эта – мать внебрачного ребенка, чьим отцом она с гордостью называет советского солдата, с которым вступила в незаконную, даже противозаконную половую связь через два года после того, как ее супруг П. сложил голову на родине отца ее внебрачного ребенка. И эта женщина без стеснения агитирует за Сталина. Читатели не нуждаются в комментариях – они знают цену такой слепоте. Но, быть может, здесь уместно задать вопрос: не следует ли считать некоторые формы так называемой политической наивности формами политической преступности? Всем известно, где учатся молитвам люди порядочные – на уроках закона божьего и в церкви; всем известно, за что мы молимся – мы молимся за христианский абендлянд. Не исключено также, что некоторые наши читатели, поразмыслив немного, вознесут тихую молитву за фрейлейн Г., она же госпожа П. Видит бог, сия особа очень нуждается в этой молитве. Но, во всяком случае, для нас, верующих, экс-обер-бургомистр доктор Аденауэр куда более убедительная фигура, чем обманутая, возможно даже, психически ненормальная фрау (фрейлейн?) П., которая происходит хоть и из порядочной, но совершенно опустившейся семьи».

Авт. очень надеется, что Лени и тогда читала газеты так же нерегулярно, как сейчас. Он (авт.) неохотно представляет себе ее выданной на милость этому христианскому стилю (нарочитое употребление дательного падежа. Авт.).

* * *

Далее авт. удалось проверить одну важную деталь: палочки, которые ставила Мария ван Доорн на двери в день, когда Пфейферы просили у Груйтенов руки Лени для своего Алоиса, существуют по сию пору. Грета Хельцен обнаружила их на дверном косяке. Да, в тот знаменательный день слово «честь» и впрямь было произнесено шестьдесят раз. Этим доказано два обстоятельства: во-первых, ван Доорн – надежная свидетельница; во-вторых, двери в квартире Лени не красились на протяжении тридцати лет.

* * *

Авт. удалось установить также значение странного слова «кристелье», затратив, впрочем, немало усилий, которые оказались совершенно бесполезными. Сперва авт. предпринял несколько попыток (как раз бесполезных) узнать у молодых клириков значение этого термина, напоминающего по звучанию клистир. Термин этот был сообщен ему чрезвычайно надежной свидетельницей старушкой Коммер в разговоре о церкви. Итак, результат первой попытки был негативным. Неоднократные звонки в различные церковные благотворительные организации также ни к чему не привели – эти организации сочли (абсолютно безосновательно), что их разыгрывают; нерешительно с тысячей предосторожностей они просили пояснить им слово «кристелье» в контексте, но выслушивали лингвистические упражнения авт. без всякого интереса и тут же либо вешали трубку, либо клали ее на рычаг; все это рассердило авт. и отняло у него время. Наконец ему пришла в голову мысль, которая могла прийти раньше, а именно: спросить о значении непонятного слова М. в. Д., поскольку слово это явно родилось где-то в пределах треугольника Верпен – Толцем – Люссемих. Не задумываясь ни на секунду, Мария заявила, что речь идет о местном термине для обозначения «христианского обучения», иначе говоря, «обучения молитвам». «Собственно, так у нас называли уроки закона божьего, которые священник проводил вне школы; на эти уроки заглядывали иногда и взрослые, чтобы освежить в памяти свои знания. Одно плохо, уроки обычно проходили в такое время, когда мы заваливались спать после сытного обеда, – часа в три дня по воскресеньям» (Мария ван Доорн).

Видимо, мы имеем здесь дело с католическим вариантом лютеранской «воскресной школы».

* * *

Авт. (который и без того прекратил на время свои розыски из-за боксерского матча Клей – Фрейзер) впал в тяжкие сомнения – он не знал, вправе ли он тратить крупные суммы и тем самым наносить ущерб финансовому ведомству, иными словами, не знал, вправе ли он предпринимать поездку в Рим, чтобы попытаться собрать материалы о судьбе Гаруспики в центральном архиве ее ордена. Весьма солидные затраты авт. на встречи с двумя иезуитами во Фрейбурге и в Риме, включая сюда стоимость телефонных разговоров, телеграмм, почтовых отправлений и ж. д. билетов, себя не окупили: встречи оказались чрезвычайно ценными в человеческом отношении, но ничем существенным авт. не обогатился, если не считать подаренного ему лично изображения святого. Совсем иное дело Маргарет с ее расшатанными экзокринной и эндокринной системами. Посещая Маргарет, авт. почти ничего не тратил, если не считать таких пустяков, как покупка нескольких букетиков, фляжки с джином (весьма скромных размеров) и пачки сигарет; даже такси авт. обычно не брал, справедливо считая, что ему куда полезней пройтись пешком. Но именно в разговорах с Маргарет удалось выяснить несколько весьма существенных и совершенно неожиданных подробностей о Генрихе Груйтене. К тому же, кроме налогово-политических соображений, авт. останавливали еще чисто личные соображения – он боялся причинить неприятности милой сестре Цецилии, боялся поставить в неловкое положение сестру Сапиенцию, наконец, боялся, что Альфреда Шейкенса – правда, не вызывавшего особой симпатии – еще раз подвергнут наказанию, перебросив на новое место. Чтобы решить все эти проблемы в спокойной обстановке, авт. отправился к низовьям Рейна в вагоне второго класса, в поезде без вагона-ресторана и даже без буфета с напитками; он проехал город паломников Кевелер, проехал родину Зигфрида, а вслед за тем город, где Лоэнгрин пережил стресс, потом сел в такси и, миновав родину Иозефа Бойса, остановился в деревне в двух километрах от железной дороги; деревня эта сильно смахивала на голландскую. Утомленный почти трехчасовой ездой в неудобном поезде и в такси и немного раздраженный, авт. решил сперва подкрепиться в закусочной, где весьма приятная блондинка любезно накормила его булочками, салатом с майонезом и котлетами (из фритюрницы), кофе она посоветовала пить напротив, в деревенской гостинице. Улица тонула в тумане, казалось, будто ты в прачечной. Авт. сразу смекнул, что Зигфрид, который, по преданию, во времена оны проскакал через Нифель-хейм, направляясь в Вормс, на самом деле был родом из этого самого Нифельхейма. В гостинице было тепло и тихо; сонный хозяин наливал хлебную водку двум не менее сонным посетителям, авт. он также пододвинул большую рюмку водки, заметив. «При такой погоде это самое подходящее питье, по крайней мере, не привяжется простуда. Да и салат лучше всего запивать водкой». После этого он снова, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванной беседе с полусонными гостями, к беседе, которая шла на диалекте, явно напоминавшем сильно наперченное голландское кушанье, и велась гортанными голосами, какими говорят аборигены Батавии. Несмотря на то, что авт. удалился от своих родных пенатов всего на сто километров, он казался самому себе уроженцем совсем иных, южных широт. Полусонные посетители гостиницы и полусонный трактирщик, который уже во второй раз налил авт. водки, не проявили к его особе никакого интереса, что пришлось авт. по душе. Главной темой беседы, видимо, служила церковь, или, как ее называли в тех местах, «кирка» как в конкретном архитектурном и организационном плане, так и в абстрактном, почти метафизическом; усердное покачивание головами, бормотанье, невнятные слова о каких-то «паапенах»… Впрочем, это отнюдь не означало, что собеседники имели в виду злополучного рейхсканцлера; наверное, уважающие себя посетители заезжего двора вообще сочли бы фон Папена недостойным упоминания. Интересно, знал ли хоть один из трех собеседников – как ни странно, но, будучи немцами, они совсем не поминали войну! – знал ли хоть один из них Альфреда Буллхорста? Надо думать, его знали все трое, возможно даже… Да, почти наверняка они сидели с Альфредом за одной партой, по субботам после ванны, с непросохшими прилизанными волосами шли вместе на исповедь, в воскресенье утром бежали на мессу, а в воскресенье днем – на урок закона божьего, который чуть южнее называют «кристелье». Наверное, вместе с Буллхорстом они съезжали в деревянных башмаках с ледяных горок, время от времени ходили как паломники в Кевелер и контрабандой переправляли из Голландии сигареты. Судя по возрасту, они должны были его знать, ну конечно же, знали его. Знали человека, который умер в госпитале у Маргарет после того, как ему ампутировали обе ноги, человека, чей военный билет должен был узаконить – пусть на очень короткое время – существование советского солдата. От третьей рюмки водки авт. отказался, он попросил чашку кофе, боясь, что приятно усыпляющая атмосфера трактира усыпит его окончательно. Неужели Лоэнгрин пережил стресс именно в такой туманный день в Нифельхейме? И все из-за того, что Эльза задала ему свой вопрос? Неужели здесь он начал свой полет на лебеде, чьим именем потомки не постеснялись назвать сорт маргарина?