В задней комнате, глубоко осев в старом кресле-качалке спиной к двери, Талли глядел на машину. Она мало изменилась за десять лет: по-прежнему занимала две стены почти целиком, и бинокуляр сканера блестел под желтоватым светом флуоресцентных ламп.

Кармайкл жадно смотрел на бинокуляр. Тот открывал доступ к возможностям, превосходящим любые человеческие мечты. За этим крошечным отверстием скрывалось невообразимое богатство. Власть над жизнью и смертью любого человеческого существа. И единственной преградой между восхитительным будущим и Кармайклом был старик, сидевший и смотревший на машину.

Талли словно не услышал осторожные шаги и скрип двери за спиной. Он не шевелился, пока Кармайкл медленно поднимал пистолет. Казалось, старик не знал, что случится и по какой причине.

Кармайкл выстрелил ему в голову.

Талли вздохнул, поежился и повернул колесико сканера. Он не впервые видел через линзы машины свое безжизненное тело, мелькнувшее за горизонтом вероятности, но каждый раз при виде поникающего силуэта ощущал дуновение лютого холода, которое долетало до него из будущего.

Он оторвался от бинокуляра и откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя на туфли с шероховатой подошвой, стоявшие рядом на столе. Какое-то время Талли сидел, не сводя взгляда с туфель. Он мысленно следил за Кармайклом, который шагал по улице в вечер и в завтрашний день, навстречу своему кризису. Исход этого кризиса зависит от того, насколько прочно Кармайкл будет стоять на платформе метро на следующей неделе, когда из тоннеля с грохотом выкатится поезд.

На этот раз Талли послал мальчика за двумя парами обуви. Час назад он долго выбирал между парой с шероховатой подошвой и парой с гладкой. Все-таки Талли обладал добрым сердцем и его работа нередко бывала ему отвратительна.

Наконец он завернул для Кармайкла пару с гладкой подошвой.

Он вздохнул и снова наклонился к сканеру, вращая колесико, чтобы найти сцену, которую уже видел.

Кармайкл стоял на переполненной платформе, маслянисто блестящей от сточных вод. На нем были туфли со скользкой подошвой, которые выбрал для него Талли. Толпа забурлила и качнулась к краю платформы. Ноги Кармайкла лихорадочно пытались нащупать опору, когда из тоннеля с грохотом выкатился поезд.

– Прощайте, мистер Кармайкл, – пробормотал Талли.

То было прощание, которое он придержал, когда Кармайкл выходил из магазина. Талли произнес его с сожалением – сегодняшний Кармайкл не заслуживал подобного конца. Он еще не стал мелодраматическим злодеем, за смертью которого можно наблюдать с недрогнувшим сердцем. Но сегодняшний Тим Кармайкл должен был искупить вину будущего Тима Кармайкла, и плату следовало взыскать.

Нет ничего хорошего во власти над жизнью и смертью других людей. Питер Талли это прекрасно понимал, и все же такая власть оказалась в его руках. Он не искал ее. Ему чудилось, что машина почти случайно достигла своего завершения в его опытных руках под воздействием его опытного разума.

Сперва она озадачила своего создателя. Как следует использовать подобное устройство? Что за опасности, что за возможности открываются взору, способному пронзить завесу завтрашнего дня? На плечах Талли лежала ответственность, и это было тяжкое бремя, пока не явился ответ. А когда тот явился, груз стал еще тяжелее. Ведь Талли был мягкосердечен.

Он не мог никому поведать истинную причину, по которой держал магазин. «Удовлетворение», – сказал он Кармайклу. И порой Талли действительно испытывал глубокое удовлетворение. Но в других случаях – таких, как этот, – лишь уныние и смирение. В особенности смирение.

«У нас есть то, что вам нужно».

Один лишь Талли знал, что это послание предназначено не для посетителей его магазина. Множественное число, не единственное. Это послание для мира – мира, чье будущее бережно, с любовью меняется под руководством Питера Талли.

Основную линию будущего изменить нелегко. Будущее – это пирамида, которая строится медленно, кирпич за кирпичом, и Талли вынужден менять ее форму тоже медленно, кирпич за кирпичом. Некоторые люди – творцы, созидатели – необходимы для этого строительства. Они должны быть спасены.

Талли давал им то, что требовалось для спасения.

Но были и другие люди – как же без них? – те, что приходили ко злу. Им Талли тоже давал то, что нужно миру, – смерть.

Питер Талли не стремился заполучить столь ужасную власть, но он не мог доверить ее никому другому. Иногда он совершал ошибки.

Он обрел некоторую уверенность с тех пор, как ему пришло на ум сравнение с ключом. Ключом к будущему. Ключом, который оказался в его руках.

Памятуя об этом, он откинулся на спинку кресла и потянулся к старой потрепанной книге. Та с готовностью открылась на нужной странице. Губы Питера Талли шевелились, когда он читал знакомый отрывок в глубине своего магазина на Парк-авеню:

– «И Я говорю тебе: ты – Петр… и дам тебе ключи Царства Небесного…»[13]

Вернулся охотник домой

И не с кем поговорить, разве с самим собой. Вот я стою здесь, над водопадом мраморных ступеней, ниспадающих к залу приемов, а внизу меня ждут все мои жены при всех своих драгоценностях, потому что это – Триумф Охотника, охотника Роджера Беллами Честного, мой Триумф. Там, внизу, свет играет в застекленных витринах, а в витринах сотни высушенных голов, голов, добытых в честном бою, и я теперь один из самых могущественных людей в Нью-Йорке. Головы – это они дают мне могущество.

Но поговорить мне не с кем. Вот разве с самим собой? Может, где-то глубоко во мне прячется еще один Роджер Беллами Честный? Не знаю. Может, он-то и есть единственная стоящая часть меня? Я иду в меру сил назначенным мне путем, и что же, выходит, все ни к чему? Может, тому Беллами, внутреннему, и не нравится то, что я делаю. Но я вынужден, я обязан делать это. Я не в силах ничего изменить. Я родился Охотником за головами. Большая честь родиться Охотником, унаследовать такой титул. Кто не завидует мне? Кто не поменялся бы со мной местами, если бы только мог?

И что же, выходит, все ни к чему.

Я ни на что не годен.

Выслушай меня, Беллами, выслушай, если ты действительно существуешь, если прячешься где-то у меня внутри. Тебе надо меня выслушать – тебе надо понять. Вот ты прячешься глубоко под черепом. А в один прекрасный день, в любой день, ты можешь очутиться за стеклянной витриной в зале приемов другого Охотника за головами, и толпы простонародья приникнут снаружи к смотровым люкам, и гости будут приходить, разглядывать тебя в витрине и