Если очень захотеть, то в иллюминаторе на фоне стратосферного неба можно различить едва заметное отражение лица Ружены — так что я почти рад, что сижу один. Глаза ее закрыты, на губах — полуулыбка, ветер шевелит кончики волос. «Нерт, — говорит она, не открывая глаз, Нерт…»

После суток, проведенных без сна, веки мои тяжелеют и слипаются. Лицо Ружены наплывает, занимая все видимое пространство. «Нерт», — повторяет она…

Над морским горизонтом зависло низкое солнце. Свежо. Недалеко от берега высится ровная, как тотемный столб, скала, опоясанная по восходящей спирали барельефами. Ружена стоит у самой кромки прибоя. За спиной безлюдные дюны отбрасывают длинные тени. Прибрежные птицы, похожие на чаек, кружат над отмелью. А это что? В полумиле дальше по косе — звездоскаф Косморазведки, одна опора поломана, корпус накренен под углом градусов сорок. Авария при посадке? Я поворачиваюсь к Ружене.

— Где это мы с тобой?

Она улыбается и прикладывает палец к губам. Что за вздор? Возможно, в звездоскафе есть раненые, но я не успеваю сделать и двух шагов в его направлении.

— Постой, куда ты? Там никого нет!

— С чего ты взяла?

— Уже много месяцев. Он пуст.

— Я должен сам убедиться.

— Смотри, как безбоязненно кружат над ним птицы. Там никого нет.

Только теперь до меня доходит все, что сказала Ружена.

— Много месяцев? Откуда ты знаешь?

— Разве это так важно?

Неожиданная догадка озарила меня.

— Это, наверное, сон?

Ружена подходит ко мне и кладет руки мне на плечи, заглядывает в глаза. Касание теплых ладоней слишком живое для сновидения.

— Это сон, — повторяю я утвердительно, — Мы спим.

— Ты хочешь, чтобы это был сон?

Вопрос Ружены совершенно сбивает меня с толку. Я с трудом собираю разбежавшиеся мысли. Что это со мной?

Ружена грустно улыбается:

— Чего ты хочешь?

— А ты?

— Мужчины всегда хотят определенности. Это у них в крови. Сон — явь, черное — белое, да — нет… Странно. Секунды, метры, тысячи понятий выдуманы только для того, дабы во что бы то ни стало очертить границы известного мира и узнать пределы собственных сил. И сопоставить и то и другое. Парсеки, километры в секунду… И даже слова, как проявление определенности, словесные определения, речь — это все выдумки мужчин. Богатство, долг, ложь, свет — все это детская боязнь потерять ориентировку в этом мире. Желание обо что-то опереться, оттолкнуться от чего-то определенного, чтобы достичь… чего? Границ своих желаний? Возможностей? Так чего ты хочешь?

Я совершенно ошарашен.

— Ружена, — говорю я.

— Нерт, — отвечает Ружена, — Имена. Слова.

— Так мы спим?

— Хочешь проснуться? — Ружена коротким взмахом отбрасывает с лица волосы. — Разве тебе плохо со мной? Не уходи.

— Куда? Из твоего сна?

— То, что ты называешь явью, может оказаться просто сном другого мира.

— Но наяву мы живем, рождаемся, умираем. События там необратимы.

— И это хорошо?

— По крайней мере определенно, — я нахожу в себе силы пошутить, хотя, чем дольше говорит Ружена, тем больше мне становится не по себе.

— Глупости, — говорит Ружена. — Просто слова. Чего ты хочешь?

— Ты можешь исполнять желания?

Ружена улыбается.

— Кто ты? — Я стараюсь поймать ее взгляд. — Мой ангел-хранитель?

— Слова, — повторяет Ружена, почти касаясь губами моих губ, — маленькие определенности. Когда слова произнесены, что-то теряется в них, увядает, как в сорванном цветке. Он еще красивый и пахнет, но мертвый. Его дарят кому-то, он становится чьим-то, но он уже обречен. А несказанные слова — как несорванные цветы. Они ничьи, но живые, — Ружена смотрит на меня. — Разве может быть имя у любви?

— Что с тобой сегодня?

— Ничего.

— Ты не похожа на себя.

— Зачем мы встретились, Нерт?

Я опешил. У меня даже холодок пробежал между лопатками.

— Где встретились?

Ружена не отвечает. Глаза ее полуприкрыты веками. Может быть, она снова думает о маленьких определенностях, за которые цепляются мужчины, чтобы не потерять себя в этом мире. Где встретились? На этом берегу или вообще на Земле?

Солнце между тем скрывается за горизонтом. С запада через зенит начинает наползать ночная тень. Скала в океане еще некоторое время выделяется на фоне тускнеющих облаков, но темнеет удивительно быстро. Зажигаются звезды. Прохладный бриз сменяется порывами холодного ветра.

— Холодно, — говорит Ружена.

Да, действительно, что-то уж слишком холодно для сна.

— Пошли, — говорит Ружена.

— Куда?

Ружена снова не отвечает, делает шаг назад и отпускает мои руки. Потом поворачивается и, не оглядываясь, идет вдоль линии прибоя в сторону скалы у побережья, едва выделяющейся на фоне заката. Порывы ветра сминают и разглаживают ее волосы, снова спутывают, отбрасывают со щеки, облепливают платьем ноги. Через несколько шагов тоненькая фигурка Ружены начинает сливаться с темнотой. Еще одна или две минуты — и она исчезнет, растворится в густеющих сумерках, и я ее больше не увижу… Никогда?

— Ружена!

Она на мгновение останавливается. Слова. Маленькие определенности. Однако они все еще имеют силу. Ветер дует ей в спину, словно подгоняет ее туда дальше, в темноту.

— Ружена, — я в несколько шагов догоняю ее, поворачиваю к себе, стараюсь заглянуть в лицо. Веки ее полуприкрыты.

— Ружена…

Она поднимает глаза. Уже так темно, что я не могу различить ее зрачков. Или они распахнуты настолько, что полностью закрывают радужку?

— Чего ты хочешь, Нерт?

Я молчу. Слова…

— Неужели тебе нечего сказать?

Ветер спутывает и поднимает ее волосы, они щекочут мне лицо.

— Ты пойдешь со мной, Нерт?

Я все еще не решаюсь произнести ни слова.

— Или ты хочешь вернуться? — Она словно старается заглянуть мне в душу. — Это еще возможно. Мы с… тобой не так далеко ушли. Это только берег. Хочешь?

В порывы холодеющего ветра начинают вплетаться совершенно ледяные струи. Ружена опускает глаза.

— Прощай, Нерт. Возвращайся… назад.

Она отступает на шаг, потом еще на один.

— Ружена.

Она отрицательно качает головой. Потом поворачивается (ее можно еще окликнуть, задержать) и, больше не оглядываясь, идет по песку, быстро сливаясь с темнотой. Несколько шагов — и ее тоненькая фигурка растворяется в ночи, где ее больше уже не различить. Никогда.