Я все еще ждала Ника на углу гастронома, когда завыли сирены. Я вернулась на Генри посмотреть, что там такое, и увидела, что Макс схватил моего брата. Трумен плакал. Я закричала и тут же побежала к нему. Он меня увидел и попытался вырваться. Он выкручивался изо всех сил и порезался о нож, который Макс прижимал к его шее, Совсем чуть-чуть, но кровь все-таки потекла, и какой-то полицейский, из новичков, не выдержал и нацелил на Макса пистолет. Макс заметил, перепугался и рванул на дорогу, волоча Трумена за собой.

А водитель фургона спорил с диспетчером. Он не видел, что на дороге кто-то есть, только по звуку понял, что кого-то сбил. Когда до него дошло, он потерял сознание. Как и мама, когда пришли полицейские. Отец тоже был дома. Он еще не успел уйти на работу. Первым делом он заорал на меня: «Где ты была?!» Позже он извинялся, но я на него не в обиде. Он прав. Действительно, где я была? Черт побери, ну где я была?

Я умолкаю и бьюсь лбом о сжатые кулаки.

— Ладно, ну перестань, — говорит Виржиль, отводя мои руки в сторону.

Я качаю головой.

— Виржиль, он мне всюду мерещится. Я все время вижу, как он машет мне на прощанье. Он не хочет идти один, но идет, потому что я так сказала. А потом я вижу его в руках Макса. Ему было так страшно! Он рвался ко мне. Если бы я пошла вместе с ним… Если бы не встретила Ника и не решила забить на уроки… Если бы…

— Ты только зря себя мучаешь. Не бывает никаких «бы». Это Макс убил твоего брата.

— Да, но если бы я…

— Анди, ты меня не слышишь. Это Макс убил его. А не ты. Он убил твоего брата два года назад. А теперь убивает тебя. Не поддавайся.

— Но как? — спрашиваю я беспомощно. — Я пыталась — ходила к мозгодеру, теперь пью таблетки, но ничего не меняется. Даже музыка уже не помогает. Мне кажется, я кончилась. Шагнуть с Эйфелевой башни было бы формальностью. Я уже мертва.

Он собирается что-то ответить, но кость, прилетевшая из угла пещеры, едва не попадает ему в лоб. Он чертыхается.

— Все, хватит на сегодня мертвецов, — говорит он. — Пойдем-ка отсюда. Я только найду ребят. Жди здесь, скоро вернусь.

Он уходит. Я убираю свою гитару в чехол. Кто-то просит еще музыки. Включают айпод. Народ начинает танцевать. Накал растет. Откуда-то появляются таблетки. Мне протягивают косяк, но я отказываюсь. Я и так жалею, что пила вино. Оно плохо уживается с моими антидепрессантами, и я чувствую, что меня повело.

Скорее бы Виржиль вернулся. Я озираюсь, но его нигде не видно. Я собираю его вещи заодно со своими, чтобы мы могли поскорее уйти. Кладу его гитару в чехол, а карту в свой рюкзак. Потом смотрю на часы. Цифры расплываются. Это путает. Наконец мне удается сфокусироваться на циферблате — оказывается, уже почти полночь. Мимо проходит Константин. Я собираюсь спросить у него, где Виржиль, но тут на мое плечо ложится чья-то рука.

Это не Виржиль.

Это красавец гот, который стоял в стороне. Он смотрит на меня, и чувство, что я его откуда-то знаю, все крепнет. У него темные глаза и густые волосы, собранные в хвост. Его широкоскулое напудренное лицо кажется мертвенно-бледным. На губах красная помада, на щеке нарисована мушка. Он одет в прикольные штаны до колен и белую рубашку с распахнутым воротом и воланами вместо манжет, а поверх — что-то вроде длинного шелкового жилета. И красная лента вокруг шеи. Все вместе выглядит ужасно странно.

— Скажите, что это за музыка? — спрашивает он, кивая на айпод.

— Без понятия. Какой-то хаус, — отвечаю я.

— А что за устройство издает звуки?

— Ну как… обычный айпод.

— Ничего подобного прежде не видел.

— Серьезно? Даже не знаю, что сказать. Может, новая модель, — отвечаю я.

Он садится рядом и проводит рукой по чехлу моей гитары.

— Я получил истинное удовольствие от вашей игры, — говорит он. — У вашего инструмента восхитительное звучание. Как зовут мастера?

— Гибсон…

— Позволите взглянуть?..

Я достаю гитару из чехла и протягиваю ему. Он с любопытством вертит ее в руках.

— Корпус гораздо крупнее, чем принято, — комментирует он. — Вероятно, Италия?..

— Чувак! — Я закатываю глаза. — Говорю же — Гибсон. Это Америка.

Его придурковатая манера разговаривать начинает меня раздражать.

— Америка… — удивляется он. — Не знал, что там есть гитарные мастера. Похоже, это не такой уж варварский край.

— Да уж. Так чего, сыграешь или просто будешь смотреть?

Он кивает и начинает играть что-то из Люлли. Я едва слышу его поверх грохочущей из колонок музыки, но то, что удается разобрать, — замечательно. Даже виртуозно.

— Достойный инструмент, — резюмирует он, убирая гитару назад в чехол. — Я, знаете ли, сам пишу музыку, — добавляет он и тут же поправляется: — Раньше писал.

Он замечает красную ленту на моей шее, и глаза его загораются.

— Так вы из нашего круга? — спрашивает он. — Не помню, чтобы мы с вами встречались на балу вдовы Богарне… да и на других балах тоже. Но, возможно, я знаю кого-то из вашей семьи?..

— Да какая разница? — не понимаю я.

У меня начинает кружиться голова. Вино было ошибкой. Большой ошибкой. Где же Виржиль? Скорее бы уйти.

— Будьте спокойны. Я сохраню ваш секрет. Мои друзья — видите их? Стефан, Франсуа, Анри… Они все едва спаслись, — продолжает гот и дотрагивается до моей ленты. — Вы носите красную ленту, как и мы, — он кивает в сторону своих друзей. — Мы все одинаково пострадали. Позвольте спросить, кого потеряли вы?

Я сжимаю в руке ключик Трумена. Откуда он знает, что я кого-то потеряла?

— Брата, — отвечаю я.

Он кивает. Его взгляд печален.

— Мои соболезнования, месье, — говорит он.

Месье? Он что, решил, что я парень? Что за бред. Я собираюсь сообщить ему, что он ошибся, но тут он спрашивает:

— А кто остальные гости? На этом балу жертв я никого не узнаю.

Бал жертв? Все, что до сих пор казалось мне в его словах странным, становится вообще непостижимым. Я читала про балы жертв, когда прошлый раз спускалась в катакомбы: после свержения Робеспьера на таких балах собирались дворяне, потерявшие кого-то из родных во время Террора.

— У вас что, историческая реконструкция? — спрашиваю я. — Такой школьный проект или что-то в этом духе?

Он непонимающе смотрит на меня и собирается уже ответить, но тут чей-то голос кричит:

— Шухер! Копы!

Все орут, чертыхаются, спешно прячут наркотики и бросаются врассыпную, опрокидывая свечки. Пока я пытаюсь сориентироваться, через меня кто-то перепрыгивает, и чей-то рюкзак бьет меня по голове. Мимо проносятся два катафила, сверкая налобными фонариками.